Моя мама овдовела, когда мне было семь, а отчим появился гораздо позже. Вроде бы мне уже исполнилось четырнадцать. Помню, меня это поразило тогда не по-хорошему: ну зачем? Сейчас-то? Ей же уже тридцать четыре, сама говорила, что у нас отличная семья, хоть и маленькая. Правда, я всегда ее уверял, что она не старая. И шорты уговорил носить в жару. А раз не старая, то может и замуж выйти, логично? Наверное, да. Хотя я не мог представить, что мама будет жить с каким-нибудь посторонним волосатым мужиком.

И вот появился этот Юрий. Лысоватый, глаза близко посаженные, голубые. Внешне похожий на Путина, фу. С папой не сравнить. Нет, у меня отец красавцем не был, но я на фотографии смотрел, и мне он нравился: сильный, обаятельный, властный. Я на него походил больше, чем на маму, мама у меня вообще как эльф, - и этой похожестью гордился. А тут пришло это недоразумение. Маленький. Руки тоже маленькие. И по профессии – аудитор.

Если бы он полез в мою жизнь, например, не пускал бы за плохие оценки к компьютеру (мама так иногда делала), я бы начал его презирать. Но отчим оказался тихим, мы даже общались не напрямую. Я однажды спросил, как пройти или проехать к новому ТРК, он начал объяснять – его объяснения быстрее поняла мама и «перевела» мне. И всегда так: они между собой как-то лучше контачили. И он часто вывозил ее на природу, то в поход пойдут, то на пикник. Меня то брали, то не брали – а я не настаивал. Не знаю, может, им там по кустам шуршать нравилось. Я старался не думать. Фамилию мне оставили прежнюю, и я считал себя папиным сыном.

И все равно первое время я воспринимал этого Юрия остро. Просто как вспышки в памяти: вот пошли мы втроем на День города, у меня в ушах наушники, иду, слушаю «Игру с огнем». Обожаю «Арию». И вдруг он хватает меня за руку и тянет куда-то в сторону. Я до того опешил, что сделал несколько шагов, прежде чем вырвать ладонь. Вытаращил на него глаза: ты что, мол, опупел? А он улыбнулся и сказал что-то, я по губам понял: «Лошадь». И точно: мимо нас пронеслась повозка, у нас по праздникам вокруг драмтеатра на лошадях катают. Сильно разогналась – если бы я не отступил, меня бы сбили, наверное. Какая тупость, в двадцать первом веке погибнуть под копытами лошади! В общем, объяснимый был жест, но я все равно почувствовал себя оскорбленным, хотя сказал «спасибо». Не хотел, чтобы он ко мне прикасался. А еще я вдруг вспомнил, что отец за руку ходить не любил, он меня локтем все время как будто отталкивал, когда я к нему прижимался. У этого получилось лучше – неприятно.

Или вот еще: мы пошли на день рождения к моему двоюродному брату. Там семья с причудами, вечно гуляют в каком-нибудь шикарном кафе и аниматоров нанимают. Мне скучно: брат маленький, ему для компании детишек назвали, ну и родственники сидят, сбоку припека. С одной стороны, прикольно, конечно: семейный праздник, традиция. Хоть вспомнить, кто кому родня, можно. С другой – спокойно за столом посидеть там не дадут. То у них поиск сокровищ (почему меня в это вовлекают? «Женя, ты будешь пиратом» - ага, помчался), то с клоуном через сеть скакать надо. На глазах моих умиленных тетушек. В этот раз, по-моему, вместо аниматора была какая-то психологиня-недоучка, хотя одета в блестящий костюм. Поставила нас в два круга, большой круг по хлопку обходит маленький. И когда человек оказывается напротив другого, он должен подать условный сигнал. Объятья – большая любовь и симпатия, руку пожать – «мы друзья», хлопнуть по ладони – «ты славный малый», кивнуть головой – воспринимаю нейтрально, опустить большой палец вниз – отношения испорчены. Потом ведущий снова хлопает в ладоши, и все перемещаются. Эта тетка объясняла нам правила в каком-то нездоровом упоении. Сказала еще: «Если код приятия совпадает, можно произвести обоюдный обмен». Детишкам, значит. На дне рождения. Про коды и чего-то там обоюдное. Взрослые заржали, тетка опомнилась и говорит: «Ну, значит, если вы подали одинаковый знак, можно руки пожать или хлопнуть по ним». Мой малолетний кузен сразу настроился плакать, но его зачем-то убедили в это играть, выстроились и пошли. Не понимаю, зачем слушаться тупых команд, я просто маму не хотел расстраивать, поэтому пошел. И эта тетка мечется, детишки в ее хлопках путаются, я жду, пока этот цирк с конями закончится – и оказываюсь напротив отчима. Честно, я хотел ему просто кивнуть. В последний момент подумал: нет, надо хоть ладонь подставить для хлопка… Поднял глаза и увидел, что он раскрыл мне объятья. Мы зависли, как два дебила. Мне было жутко неловко, просто до того, что я одеревенел весь. На мое счастье, кто-то из детей разревелся (то ли потому, что его обняли, то ли потому, что наоборот), и игра остановилась. Но это чувство неловкости осталось очень надолго.

А потом я к нему незаметно привык. Даже подумал потом: если бы он был красивым и сильным, я бы дольше от него шарахался. Обижался бы за папу, что его променяли на другого. А этого я даже соперником ему не считал. Так, маленькая слабость мамы. Удобно, что с машиной и с деньгами, удобно, что о ней заботится. Но ближе мы с ним не стали ни на гран.

В десятый класс я пошёл после долгой болезни и в довольно унылом настроении. Всё лето, считай, пропало, я валялся в отдельном боксе со стеклянными стенами и едва не лез на них от скуки – читать было нельзя, играть нельзя, телефон отобрали. Да ещё болячка такая – сильно рассказывать друзьям не хотелось (у меня был менингит). В конце концов, сосед сунул мне свою электронную книгу, велел соблюдать конспирацию и обманывать родителей. Именно в таких словах: я сразу подумал, что у него менингит что-то в голове повредил. Тем более что в книжке была закачана только школьная программа. Потом он часто делал значительное лицо и коротко интересовался, когда мы встречались в коридоре: «Ну как? Спасает?» Я всегда кивал утвердительно и бочком-бочком от него отходил. Перекантовался так до конца августа, а потом меня выписали, а его нет.

В школе первого сентября я обнаружил, что я самый бледный из одноклассников, что я вытянулся при этом так, что теперь в строю буду вторым, а не четвёртым, как раньше, что у нас есть новенькая, а Шурку всё-таки перевели в другую школу. Над новенькой усердно трудился Ромка. Он не донжуан, он альтруист: всем старается угодить и сразу ввести в курс. Новенькая не терялась, смотрела по сторонам весело и отвечала дружелюбно. Поскольку у нас все девчонки красивые, она не слишком выделялась на общем фоне, но я отметил, что «личико тоже такое – не отвернёшься». Хмуро улыбнулся: это теперь из меня классика переть будет? И пошёл разговаривать со всеми парнями – ну и с девчонками, кто ко мне сам обращался. Мне было неудобно за своё зелёное лицо и… да нет, мне всегда с девчонками было неудобно.

Второго числа с утра пораньше грянула литература. Лидия бодро набросилась на нас и велела писать сочинение по тем вещам, которые мы должны были читать летом. Ещё звонок не прозвенел, она прямо на перемене упредила, милашка такая. Половина класса завыла, вторая сосредоточенно гуглила: я удивляюсь им, ведь наша литераторша каждый год так делает, могли бы и привыкнуть. Я теребил ручку и думал, то ли написать по «Бесприданнице», то ли по «Бедным людям», и тут в класс влетела новенькая. Ромка поспешно снял сумку рядом с собой, но она приземлилась почему-то на мою парту, деловито сказала «привет!» (я растерялся и кивнул), начала шарить в сумке и вытащила тетрадь по физике, яблоко и кучу ручек. Потом лишнее всё убрала, а яблоко категорично подвинула ко мне:

- Угощайся. Чё тут было?

- Сочинение пишем, - буркнул я под звонок. – Тема произвольная, по тем вещам, которые на лето задавали.

- А что задавали? – перешла на шёпот новенькая.

Я пожал плечами:

- Много чего. Я по Островскому писать буду. Или по Фёдор Михалычу.

Я подумал, что она будет списывать. В принципе, я не против, но уж больно не люблю, когда всё время «спят» на моём локте, да и с Лидией потом придётся объясняться, она у нас к своему предмету трепетно относится. Но моя новая соседка меня удивила:

- Ладно, по «Карамазовым» напишу. Можно же?

- Можно, - улыбнулась Лидия, услышав её реплику. – Серьёзная заявка.

Новенькая кивнула, согласившись (я подивился такой наглости), и стала составлять план. Она писала потом без черновика, часто останавливаясь и слегка разводя руками, будто про себя что-то произносит и слушает, как звучит фраза. Я тоже обычно так делаю, поэтому мне стало любопытно. Я скосил глаза, решив воспользоваться преимуществом в росте, и через плечо прочитал: «Алексей проходит все экзамены с блеском: в ситуации с Илюшечкой, с Грушей, в разговоре с отцом. Достоевский не отказывает себе в удовольствии показать героя иногда беспомощным, почти истеричным, но в то же время тем самым «чистым» человеком, к которому не прилипнет никакая грязь. Его преимущество явное и бесспорное: он сам замечает, что у брата Ивана, внешне всё для себя решившего, циничного, «танцуют пальцы», он тем более видит слабость брата Митеньки. А кто больше всех понимает, тот и любим, будь то князь Мышкин или Алёша».

Ничего себе… Мне моё сочинение сразу показалось бледноватым.

Её звали Юлька, она сходу стала любимицей у нашей литераторши (впрочем, я тоже в фаворитах ходил), и она не переставала меня удивлять. В конце того дня она задрала голову, чтобы посмотреть мне в глаза, и выдала:

- А с тобой хорошо сидеть – не напрягаешь. Можно, останусь?

- Да пожалуйста, - ответил я. – На первой неделе вообще можно сто раз пересесть.

Но она от меня не сбежала, и я от неё тоже. Я очень скоро стал чувствовать, есть она в классе или ещё нет – как будто у меня насекомое какое-нибудь между лопаток садилось. И отношения у нас сложились странные. Она роняла ручку и запросто шарила под партой ногой, задевая мои коленки – вот что это? Заигрывала так или воспринимала меня как подругу? В буфете раскрывала свой кошелёк для меня, если мне денег не хватало – и сама легко просила: «Женька, есть десять рублей?» По-моему, больше она так не вела себя ни с кем.

Я как-то классе в восьмом пытался общаться с девчонкой, которая мне понравилась. Меня поддерживал друг: мол, два – свидание, четыре – компания, меньше настораживает, давай я эту приглашу, ты свою, и мы все вместе в кинцо сходим или в кафе. Ну, мы ходили пару раз. Девчонки очень быстро вывели меня на чистую воду, в том смысле, что поняли, кто из них меня интересовал, да и в классе бегом все узнали. Мне такая гласность не понравилась, это почти как в социальных сетях каждый день свои фотографии выкладывать. Я шёл и думал о всякой ерунде, например, как бы чего ни ляпнуть такого, что в пересказе может мне повредить. Я даже толком и не узнал про эту девчонку ничего, весь запал раньше пропал. А с Юлькой меня никто не дразнил, ни о чём не спрашивал. Мы сговаривались куда-нибудь пойти очень быстро, просто мгновенно: «Я в «Магеллан» сегодня, пошли?» - «Когда?» - «В четыре». – «У входа». Или так: «На «Девочек-каллиграфов» сходим?» - «Завтра последний день». – «Идём сегодня». – «Ладно». На перемене, по пути в столовку, за партой, когда учебники летели в сумку. Это было как «дай списать», но только Юлька ничего никогда не списывала, она лучше меня училась. Странные отношения, я не мог понять, какой у меня статус, и очень не хотел бы отвечать на этот вопрос, если бы меня кто-то спросил. Но все как будто сговорились. Или моим одноклассникам было всё равно? Не знаю. Однажды как-то осмелился, да и к слову пришлось, я спросил Юльку: «А ты почему ко мне второго сентября подсела?» Она удивлённо подняла брови, как будто не помнила, а потом скороговоркой ответила: «Да ты бледный какой-то был, необычный. Не знаю, глаз зацепился». И перевела разговор на другое. Поэтому я для себя решил, что это дружба. Раз выбрала случайно и я её не напрягаю – значит, дружба же?

Прошла осень, наступили новогодние праздники. Я по ней скучал. Юрий, по-моему, получил повышение или как там это у них называется – денег стал тратить много. В Новый год у нас было такое застолье, что прямо углы у стола обламывались. И гостей они назвали, чуть ли не впервые за три года. Они сели в торец, как молодожёны, и я заметил, что мама поправилась. Никого возраст не красит, конечно, но мне это было неприятно, как будто второй муж её дородностью заразил. Я старался не смотреть на них и при первой благоприятной возможности из-за стола ушёл. Моя комната оказалась занята: мамина подруга пришла в гости с ребёнком и что-то там с ним делала, то ли памперс меняла, то ли кормила. Я сунулся на кухню – там курили и говорили о политике. Тогда я зашёл в их спальню. Компьютер Юрия оказался включён, я посмотрел мельком – в мейле папка «Исходящие» открыта, написаны три строчки письма. Адресат: Лариса какая-то. Тема письма: «Милый друг».

Я моргнул и выскочил из комнаты, как ошпаренный. У нас никто никогда не шарился ни по телефонам, ни по переписке, ни в ящиках стола. Я это точно знаю, даже проверял когда-то. Всякие там шпионские хитрости вроде волоска, подклеенного снизу к ящику. В маме я был уверен, а в этом Юрии – нет. Оказалось, что он тоже в этом плане порядочный. Чёрт меня дёрнул посмотреть в монитор.

Насколько мне стало мерзко на душе, не передать. Я вернулся в зал, мама как раз со счастливым видом говорила что-то гостям, подняв бокал, а отчим улыбался и незаметно держал её за руку. Вся моя детская неприязнь к нему вернулась, но уже не в чистом виде: я чувствовал ответственность за настроение мамы, за её радость, которую мог теперь запросто отравить. Я посмотрел на неё как на женщину, которая в этом браке утратила товарный вид – просто от сытой жизни. Вообще-то это её собственные слова были, мне бы в голову не пришло, но сейчас я понял, что она права. Если я ей расскажу, что её Юрочка пишет чувствительные письма какой-то Ларисе, добром это не кончится. Спасибо классической литературе, я как раз осилил «Анну Каренину». «Всё смешалось в доме Облонских», жена узнала об измене мужа, но не нашла в себе силы его бросить… Может быть, лучше не ставить её перед таким выбором?

Я не заметил, как выпил подряд три бокала вина (мама посмотрела удивлённо), немного захмелел и продолжал размышлять. Меня почему-то уязвляло, что вот этот круглый аудитор пользуется ещё у кого-то спросом. Кому он нужен, с его лысой головой, отсутствующей шеей и так далее? В тихом омуте, что ли?

Скорее всего, дело в кошельке. Толстеньком таком кошелёчке. И он изменяет маме, потому что этим кошелёчком умеет тряхнуть.

Я понял, что мне надо уйти и отлежаться, чтобы не наделать глупостей. Как раз явилась подруга с ребёнком, так что путь был открыт – я ушёл в свою комнату и заснул, да так крепко, что даже не заметил, когда ушли гости. И на следующее же утро побежал к Юльке. Мне было противно и неловко находиться с отчимом под одной крышей. Матери я так и не сказал ничего, успокаивая себя: а вдруг я вообще ошибся? Сомневаюсь, конечно, что наш аудитор обсуждал с кем-то Ги де Мопассана, поэтому так письмо назвал. Но какой-то крошечный шанс оставался, что эта переписка всё же не любовная. Не буди лихо, пока оно тихо. Не будите спящую собаку. Не будите во мне зверя.

Да наплевать, пускай сами разбираются…

Юлька почувствовала, что мне нехорошо, и быстро подстроилась: не шутила, много не говорила. Я тогда поразился, насколько мы оба друг друга навострились понимать, и позвал её на прогулку – по почти тридцатиградусному морозу. Она безоговорочно оделась, замотала нос шарфом, протянула такой же тёплый шарф мне, и мы пошли гулять по городу. Самое смешное, я тогда дома был у неё первый раз. И никакого смущения не испытывал, как будто между нами и её родителями была стеклянная стена. Мы вежливо друг другу кивнули через эту стену, но я бы даже не сказал, как они выглядят – не присматривался. А если бы это была моя девушка, тут бы, конечно, и букет маме прилагался (я был почему-то уверен, что надо дарить цветы), и долгие благовоспитанные разговоры на кухне. Меня бы, наверное, расспрашивали с подковыркой о чём-нибудь.

Я потом даже вспомнить не мог, как она меня представила. Просто «Женя»? «Это мой одноклассник Женя?» Забыл. Шёл и думал, что в тот раз, когда она поделилась со мной шарфом (в школе), она, наоборот, оставила себе бежевую половинку, а мне давала белую. У неё шарф такой хитрый, фактически, два вязаных полотнища, которые можно носить «восьмёркой» как один, а можно разделять. И от обеих половинок пахнет Юлькой, успокоительно так.

Потом завернули крутые холода, потом начались всякие весёлые вещи в стране и в политике, потом пришла весна, потом лето. И вот летом я в Юльку, наконец, влюбился. По уши и до самых печёнок. Она меня дразнила на этот счёт: что, в купальнике увидел и понял, какая я неотразимая? А я соглашался, я кивал, чтобы не усложнять. По-настоящему дело было вовсе не в пляжной одежде, а в пауке.

Мы стояли на берегу водохранилища, Юлька обнимала ствол ивы, и это было красиво: её волосы выгорели добела, летели по ветру, и узкие листочки на тонких ветках над её головой тоже летели. Она мне нотацию читала в шутку, мол, не вздумай меня здесь обидеть, ива – женское дерево, отомстит. А мы никогда не ссорились, и мне стало смешно, я собирался сказать: подожди, вон там лох растёт, я под него встану. И тогда тоже не тронь меня, тут магическое сродство проявится. И вдруг она замерла, распахнула глаза и сначала просто судорожно вдохнула, а потом начала то ли всхлипывать, то ли задыхаться. Я подбежал вплотную:

- Что случилось?

- Па…ука… сними! Сними-и-и!

Я в полном недоумении посмотрел на паучка, который бежал по её ключице. Совершенно обычный паук, даже не «крестовик», а так, средненький, на водомерку похожий. Я осторожно взял его на ладонь и сказал:

- Мадемуазель, прекратите смущать иву. Она подумает, что ты из-за меня паникуешь…

Юлька вцепилась в меня ледяными мокрыми руками, дыхание у неё такое и осталось – как у загнанной собаки. С паука она глаз не спускала, и тогда я его немного потряс на ладони, как игральную кость, и аккуратно прикрыл кулак.

- Я б-боюсь их, - просипела Юлька.

Это было слабо сказано. Я видел, что она сражается со своим состоянием, но моя рука с пауком была слишком близко, он там суетился внутри, иногда в щёлочку высовывалась страшная чёрная лапка, и это Юльку добивало. А я…

А я. А я понял, что исполняется моя заветная мечта. Мне так хотелось, чтобы у моей возлюбленной была фобия! Глупость, конечно. Очень эгоистичная при этом. Но вот всегда, когда я мечтал об отношениях с девушкой, мне представлялось, что она боится – какой-нибудь глубоко личной ерунды. Не того, от чего можно отгородиться чисто физически, а вот чтобы это сидело внутри, и тогда моя роль будет такая: отвлекать, помогать со страхом бороться. Я понял, что улыбаюсь, и меня можно понять неправильно. Поэтому я скрыл свой восторг и спросил серьёзно:

- Ну что – казнить, миловать?

И потряс кулаком, в котором был пойманный паук.

- Выпусти его подальше! – выпалила она, переглатывая.

Я и не сомневался, что она так ответит, пошёл и выпустил под соседнее дерево. Потом повёл её подальше от этих злополучных мест, и говорил о другом. Она постепенно успокоилась, и я видел, что Юльке стыдно – щёки горели, но не показывал, что замечаю. Вроде бы ничего и не случилось. А когда я проводил её домой, я её обнял очень нежно на прощание и поцеловал.

Блин. Я так по-дурацки её обнял – близко не подходя и наклонившись, будто бабушку. Юлька ведь роста маленького…

Ну ничего, потом научился.

В общем, у нас всё завертелось, и с того дня, с двадцать пятого июля, я просто не мог от неё отлипнуть. Я постоянно думал про Юльку, я либо был с ней, либо торчал возле её дома, либо писал ей, либо звонил, либо что-то покупал для неё (особенно она радовалась книгам – ей не нравилось читать с компа), либо грезил о ней. Дома я существовал, как призрак – сидел с шальным видом за столом, мог машинально чистую тарелку помыть. Мама однажды возмутилась, когда я назвал Юрия «господином аудитором» – оказывается, он давно уже адвокатской практикой занимается, и мне об этом говорили. Я расплылся в улыбке и поздравил его от всей души, чем смутил их обоих. Ну и ладно, все влюблённые дураки, так положено. Я тут же и забыл о разговоре.

А вот осенью всё стало сложнее. Выпускной класс как-никак. Я не мог сосредоточиться на учёбе, я безумно скучал по нашим прогулкам, и стоило мне увидеть какую-нибудь крышу, или вкусную подворотню, или улицу, по которой мы ещё не ходили, я тут же забывал, что надо готовиться к ЕГЭ, что у меня очередная контрольная завтра – мне хотелось немедленно побежать под её окна, посвистеть, исполнить дикарский танец между припаркованных машин и позвать её с собой. От мамы я отговаривался: ну и что, что я не сижу дома, актёры вон роли «в ногах учат», почему ты думаешь, что я не могу так же повторять? И вообще, сам разберусь, чего ты привязалась? Какая армия, кто меня заберёт, такого дебила, мам? Ну, успокойся…

Про Юльку я напрямую им никогда не говорил и домой не приводил – остался осадок с того раза. Мне казалось, что отчиму мою девушку видеть точно незачем. Он недостаточно хорош для того, чтобы её – её! – с ним знакомить.

Я съехал на тройки, потом начал хватать пары. Не фатально, но слишком нетипично для меня, и мама, видимо, надавила на своего адвоката, чтобы он раз в жизни провёл со мной мужской разговор. Я понял, насколько ему это неудобно, когда он постучался и зашёл в мою комнату в официальном костюме, хотя никуда сегодня не собирался – было утро воскресенья.

- Женя, я с тобой поговорить хочу.

- Взять тёпленьким, в постели?

- Ну… Встань с постели, я подожду.

Он неловко завис у окна, глядя на улицу. Я нехотя встал и натянул треники.

- Слушаю тебя внимательно.

- Мама очень беспокоится, да и я тоже.

Я молчал. Помогать топить себя я не собирался.

- Видишь, журналы-то у вас сейчас электронные. Она каждый день твои оценки смотрит, как сводку с поля боя…

Он вымученно улыбнулся. Я неприязненно покосился на его убогий профиль:

- Если бы мама работала, как раньше, а не сидела дома, она бы это так трагично не воспринимала.

- Это упрёк?

- Конечно. Я понимаю, что твоя карьера в гору пошла, я за тебя рад. Но зачем ты уговорил её не работать? Деньги в жизни не главное.

- Вот так фокус! Мать жаловалась, что её работа перестала устраивать, а ты решил, что я из неё домохозяйку решил сделать?

Мне мама ничего подобного не говорила, поэтому я только пожал плечами и нахохлено уставился в то же окно. Оказывается, у неё на работе были нелады? Ну да, а Юрий в курсе. А я нет. Отлично. Приехали.

- В общем, как адвокат, я тебя прекрасно понимаю: лучшая защита – нападение. И переключение внимания. Но я тут защищаю мою клиентку, если моё мнение тебе не интересно. – Юрий махнул своей маленькой рукой в сторону их с матерью комнаты, показывая, чьи интересы представляет. – Не хочешь объяснить, в чём состоят твои планы? Ты не будешь готовиться в вуз? Хочешь работать? Хочешь в армию? Что ты делаешь, Жень?

- Живу, - сквозь зубы ответил я.

- У тебя девушка появилась?

- А у тебя? – парировал я со злостью. – У тебя кто появился? Кому письма строчишь?

Отчим посмотрел на меня с диким недоумением, но меня понесло. Видимо, я чувствовал, что с учёбой и правда накосячил, а мне не хотелось, чтобы он оказался прав. Мама – пожалуйста, а он – увольте.

- Ты пойми меня правильно тоже, я за тобой не подглядывал. Но если ящик почтовый оставлять открытым на виду, всяко может быть. Давай поговорим тогда откровенно. Кто такая Лариса, откуда «милые друзья» появляются, как чё.

- А. Лариса.

Он помолчал – но не для того, чтобы выкрутиться, а просто грустно. Я ждал ответа с чувством, что всё-таки зря начал разговор. Надо было просто пообещать исправить оценки.

- Лариса – моя бывшая жена. Но пишу я не ей, а дочери. У меня дочь от первого брака есть… Большая уже.

Юрий поднёс к стеклу руку и начал скоблить пятнышко. Что он пытается изобразить – нервические движения? Мизансцену такую делает? Я пригляделся к отражению в стекле. Нет, ему правда было грустно.

- Я редко пишу, только когда накатит. Она вряд ли письма передаёт ей, вот в чём дело.

- Почему? – буркнул я.

- Мы договорились, что я не вмешиваюсь. Лариса замуж давно вышла…

Он искоса посмотрел на меня, понял, что я не поверил, и заговорил скованно, но чётко, чтобы побыстрее отстреляться:

- В общем, мы сошлись, мне очень хотелось ребёнка, ей нет. Я, Женя, уговорил её замуж… Рассчитывать мне всегда особо было не на что, видишь, тюфяк какой. А тут женщина… такая… роскошная. Но с трагической историей. Мы договорились: поживём, может быть, стерпится. У меня деньги были всегда…

Он скрёб пятнышко всё сильнее.

- А я всегда мечтал о блондинке с голубыми глазами. Родилась дочь, я так гордился: вот, теперь есть, всё, как я хотел. Девчонка замечательная, на маму похожа, не на меня, только глаза мои – у Лариски серые. А потом моя жена влюбилась. По-настоящему, в хорошего мужчину. И сказала: Юр, не срослось, не стерпелось, прости. Давай разойдёмся, пока ребёнок маленький. Гулять я от тебя не буду, давай всё по-честному, чтобы потом без обид. Как договаривались. И я развёлся, дурак. Всегда за слово цеплялся. Пообещал – значит, надо сделать. Только письма… строчу. Иногда.

- Если большая, почему увидеться не хочешь? – спросил я. Мне тоже стало грустно.

- А ты знаешь, время врозь по-другому идёт. Сначала я даже представить не мог, как это дочь без меня в школу пойдёт, как это вдруг на ночь прощаться станет не со мной. С ума сходил каждый день. Потом проще стало. Недолго в соцсетях за ней наблюдал, но она не болтушка у меня, сначала зарегистрировалась везде, потом поудалялась. Видишь, как говорю – «у меня». Не у меня, не моя… От этого тоже долго отвыкал. А потом маму твою встретил. Рассчитывал, что у меня сын появится.

Я в первую секунду подумал, что он намекает на совместного с мамой ребёнка, но отчим вскользь глянул на меня и принуждённо улыбнулся – просто губы сморщил. Тогда я понял, что он имеет в виду меня.

– А потом подумал, что ведь бумаг на удочерение Лариса не делала. Для этого мой письменный отказ от отцовства нужен. Я же юрист, Женя. Дочь знает, что живёт с отчимом. Захочет увидеться – найдёт возможность. Или нет. Не знаю. Разочаровывать не хотел, наверное. Они хорошая пара… Ну и мама твоя у меня есть, не забывай. Маленькая, но семья.

Меня резанула эта фраза, но я ничего ему не сказал. Пусть думает, что хочет.

- Исправлю я оценки, скажи матери. Первая четверть послезавтра кончается, в следующей всё вытяну.

- Давай уж. А то даже по литературе трояки, у тебя же всегда такие сочинения были отличные!

- Ты-то откуда знаешь?

Он удивлённо посмотрел на меня, как будто я сморозил глупость:

- Читал. Ты же тетради в конце года домой приносишь.

Этот разговор у меня потом очень долго из головы не шёл. В основном, потому, что я никак не мог оценить своего отчима. То он мне казался бесхребетной личностью, которая слила и жену, и дочь, то есть он просто спасовал перед пришлым «хорошим мужчиной». То я думал, что он дурак – сам договор смахивал на сюжет сказки, знаете, когда в бурю какой-нибудь царь обещает отдать первое, что встретит на берегу, а его встречает собственный ребенок. Что-то вроде того. И с женой жить до первого слова о разводе, и ребёнка отдать, чтобы между двумя папами не разрывался. А ещё говорит «я юрист». Это злой рок какой-то, а не юриспруденция. А иногда я вспоминал этот рассказ так, как его услышал, и верил Юрию целиком. Что он вот такой – слово свято, дал – держи, переобуваться нельзя, только страдать. Он ведь и мне никогда ничего не навязывал и границ не нарушал.

Ещё я подумал, что женюсь на Юльке сразу после школы и на пушечный выстрел не буду подпускать к ней никаких «хороших мужчин».

Да, я эгоист, деспот и всё такое.

На каникулах я сдал основные «хвосты», а потом принялся вытягивать учёбу. Юлька сразу это заметила и спросила: что, мол, дома живительного пинка дали? При этом она прижалась ко мне боком, чтобы было не обидно, и я прекрасно понимал, что она меня поддерживает, довольна, что я взялся за ум, а подкалывает только так, чтобы не выглядеть надзирателем. Она ведь беспокоилась за меня. Я снова подумал, что мне лучшей жены в жизни не найти, ужасно растрогался, но не показал этого, ответил легко:

- Фифти-фифти, наполовину сам себя пнул, наполовину маму пожалел. Юль, я тебя с родителями хочу познакомить.

Она отпрянула, чтобы со своего росточка лучше видеть моё лицо:

- Это с чего вдруг?

- Ну, просто. Я у тебя сколько раз был. Ты, наверное, обижаешься, думаешь, я тебя прячу от своих.

- Да нет… Ты же говорил, у тебя отец умер?

- С отчимом живу. Давай в воскресенье?

- Х-хорошо.

Мы всегда быстро договаривались, как бы ни была Юлька озадачена.

Дома я сказал, что скоро познакомлю их с моей девушкой. У мамы было примерно такое же лицо, как у Юльки, зато Юрий просветлел: он понял, что это жест доверия. И они начали к этому приёму интенсивно готовиться. Генеральная уборка, когда за неё берётся мама, - это ад и израиль, из-под тебя могут выдернуть табурет, чтобы протереть ножки с моющим средством, зато потом дома пахнет праздником. Я свою маленькую, но глубоко индивидуальную территорию тоже вылизал до блеска. Отчим и без того был аккуратистом, но он убрал документы с рабочего стола, и сразу начал бросаться в глаза письменный прибор из хризоколлы, хрусталя и чароита – подарок благодарного клиента, там ещё перо золотое сбоку торчит. Солидный человек мой отчим.

Юльку я встречал у подъезда. Она оделась не так, как нравилось ей, и не так, как нравилось мне – тоже напоказ, в какую-то скромно-богатую шмотку. Мы взволнованно поцеловались, и я подумал, вызывая лифт, что если всё нормально пройдёт, сегодня же ей предложение сделаю. Я не буду ничего усложнять, никаких благоприятных возможностей дожидаться, время тянуть. Надо делать так же, как она: увидела за партой, села, и  понеслось… И тормозить не круто. Я держал её за руку и чувствовал, что мы дышим в такт.

Двери лифта раскрылись синхронно с дверями квартиры – наверное, мама караулила нас у глазка. Я с улыбкой вышел из кабины и начал представлять всех друг другу. Юрий с мамой стояли рядом, плечо к плечу, и я лишний раз заметил, какой некрасивый у меня отчим – особенно когда вот так застывает и бледнеет. Что-то он сильно распереживался… Смотрели они оба, естественно, не на меня, а на девушку.

И вдруг я услышал знакомый всхлип-вздох. Резко крутанулся к Юльке. Не могло быть поздней осенью никаких пауков на лестничной клетке, но она задыхалась, как астматик, и глаза у неё были огромными и испуганными. Я беспомощно моргнул, не понимая, что к чему, и тогда отчим сказал:

- Юля…

- П-папа…

И потом мы долго-долго все молчали.

* * *

Предложение в тот день я, конечно, не сделал. И хотя мы не расстались и не рассорились, всё стало на порядок сложнее. Даже привыкнуть, что Юлькино полное имя – Юлия Юрьевна, а вовсе не Юлия Сергеевна, как я думал, и то было сложно. А ещё меня всюду как будто сопровождал взгляд моего отчима – тоскующий, жадный. Привёл, называется, девушку в дом.

Я верю, что со временем это уладится. Я думаю, отчиму даже насколько-то повезёт, потому что и я с ним стал ближе (ещё бы – вместо полного игнора пасынок, наконец, иногда говорить с ним начал сам), и Юлька на горизонте появилась. Но меня не покидает ощущение, что это нечестно. Что меня ограбили, когда в одну историю вплели другую. Что теперь Юлька никогда не будет полностью моей, даже если отчим скоропостижно умрёт, а мы переедем в другую квартиру. Много ещё разных сожалений приходит в голову и на сердце падает.

И никто в этом особенно не виноват.

Вот таким я стал теперь фаталистом.