Этот знакомый посидел дня три один и видит - дело плохо: обеда нет,
в комнате грязно, и решил помириться. Вышел ночью и пошел через границу
к тестю. Тут его пограничники и взяли, пришили дело, посадили на шесть месяцев,
а потом исключили из профсоюза. Теперь, говорят, жена прибежала назад, дура,
а муж в допре сидит. Она ему передачу носит...

© Двенадцать стульев

Утренние лучи, широкие и тёплые, золотили медного единорога на крыше почтовой конторы, когда поджарый молодой человек встал со своего потёртого дивана. Он отодвинул могучую пыльную штору, наполняя комнатушку медовым светом, потянулся и сел за конторку, служившую ему одновременно письменным и обеденным столом. На столе уже уютно расположилась крахмальная салфетка, подстеленная под заварной чайничек с треснутой крышкой. Рядом с чайником красовались чашка кипятку и кусок ирландского хлеба, на котором возлежал жирный промасленный шпрот.

- Завтрак аристократа, - хмыкнул молодой человек, и тут же проглотил незамысловатый бутерброд. В ту же секунду из-под дивана вынырнул толстый и наглый таракан с рыжими гусарскими усами, который, не мудрствуя лукаво, принялся атаковать хлебные крошки. Те не оказывали ни малейшего сопротивления.

- Однако, - произнёс хозяин, созерцая прусака. – Отъелся, тоже мне, отрастил ба… кбен... бакенбарды. Мурло усатое.

«Мурло усатое» с самым что ни на есть ёрническим и разнузданным выражением своей насекомой физиономии продолжало клевать остатки былой роскоши.

- Ну, что уставился? – угрожающе продолжал  человек. - Вот прихлопнуть бы тебя туфлей, чтоб поумней был…

И в подтверждение своих намерений он снял с ноги персидскую протёртую туфлю, демонстративно хлопнув ей по полу. При виде говорящей туфли наглый гусар прижал усы – очевидно, он сообразил, что дело дрянь.

- Проваливай, - благодушно посоветовала туфля, - и более мне на глаза не попадайся.

Таракан внял наветам и поспешно ретировался обратно под диван. «Дожили, – подумал молодой человек. – С тараканами общаюсь».

- Действительно дожили, - неожиданно хихикнули из дверей. – Не будь я твоим приятелем, моментально диагностировал бы шизофреника.

На пороге стоял кудрявый очкарик с веснушчатой довольной физиономией в зелёных брюках и форменной рубашке с коронами, поверх которой был накинут белый медицинский халат.

- Нехорошо, Таддеуш. Не дай бог, молва возьмёт да и подцепит историю о «полоумном Селдоне», и пойдёт потеха.

 Таддеуш сердито взглянул на вошедшего.                  

- Нехорошо это, дорогой Айденберг, входить без стука и предупреждения. Я-то знаю, был один, всё ходил…

Айденберг рассмеялся и безмятежно побарабанил пальцами по дверному косяку.

- … всё ходил без стука, ходил, дали ему по ушам – больше не ходит, - продолжил он. – И без стука не ходит, и со стуком – дома сидит, как ему дали. Как же, как же. Помним.

- А что касаемо молвы, - добавил Селдон, - то здесь уже ничего не попишешь. И так несут, а что несут – чёрт разберёт. Будто, мол, я бюджеты семейные прокутил, и вообще – ворюга. Родился человек в Принстауне – и сразу уже каторжник! Не принцы в Принстауне обитают, а колодники поголовно! Парадокс.

- Парадокс, - согласился Айденберг. – И политическая ситуация не обещает нам ничего хорошего. Вон, полицмейстер заявляет, что у одного гражданина кошелёк в омнибусе срезали…

- И сразу же повязали ворюгу, - прервал его Таддеуш, - читали хронику, знаем.

- И вот теперь-то из-за этого кошелька, дружище, война будет. Никаких сомнений. Война с турками.

Селдон иронически махнул рукой.

- Да какие там турки! Воришка-то под дознанием. Простые вещи разучились делать.

Собеседник вздохнул.

- Вот потому тебя, друг мой, и подозревают постоянно. Поменьше таких заявлений. А то сегодня народ говорит, что ты учишь мальцов кошельки срезать, а завтра алименты перестанешь платить. Хотя сам не делаешь ни того, ни другого, - Айденберг подмигнул.

- Да плачу я алименты! – воскликнул «обвиняемый». – Уж на меня-то грех жаловаться, я сестру содержу – дай бог каждому. А проблем от всего этого – не дай бог никому.

- Я-то об этом знаю, в курсе проблемы, как говорится. А публике нашей, сам знаешь, чуть что втемяшится – не вытрясешь. Тут хоть по ушам – звонили и будут звонить.

Айденберг выдвинул ящик из конторки, скрылся на мгновение в туманном пыльном облике и густо, со вкусом, чихнул.

- Да чихал я с Биг-Бена на ваш социум, - огрызнулся Селдон, подпрыгнув на диване. Тот обиженно скрипнул. – Этому социуму всё какой-то социализм подавай. Вон, уже говорят, будто Селдон у нас марксист, читает эту… переписку… Энгельса, с этим чёртом…

- С Каутским? – задумчиво спросил визитёр, разглядывая книжную полку. Но полка дружелюбно пестрела бумажными «пинкертонами», «шэхолмсами» и «пещерами Лихтвейса», и явно не скрывала в себе каких-либо прокламаций.

- Да хоть с Шекспиром! – подскочил обитатель комнатушки и принялся измерять её шагами, ругательно сплёвывая. – Мне-то какая разница? Хотя, с другой стороны – анекдотично всё это крайне. В газетку бы тиснуть, а, приятель?

- У Френкленда хлеб отбираешь, - усмехнулся приятель. – А старик-то ещё ого-го, газета его трудом, можно сказать, и держится. А ведь он тебе отдел мелких краж отдал – небывалая милость с его стороны.

Селдон сардонически расхохотался.

- Да-а, - прибавил он, - это незабываемо. Видел бы ты, Кенске, лица фермеров, когда они прочли «Ведущий рубрики – Т. Селдон». Особенно у этого, который «три куртки замшевых».

Теперь пришла очередь захохотать и Кенске. Очки у него на носу подскакивали, как курьерский локомотив.

- А-а-а, это «всё, что нажито непосильным трудом»… - промолвил он, смахивая слезу.

- Да-да, - весело подхватил Таддеуш, - «три портсигара отечественных, три фотографических камеры заграничных»… Вот зачем тебе, мещанину, три камеры, а?

- Да мне и одной даром не надо, - отмахнулся было Кенске, а затем тихо, кулуарно прибавил: - Когда у меня синематографическая есть.

- А, ну конечно, как же, - протянул Селдон. – А вот этот, значит, завёл себе три камеры, три портсигара и патефон. А как дали ему по шее, больше не заводит. И три не заводит, и вообще нисколько не заводит – вот как дали.

- И ещё один, всё в аллею тисовую ходил-ходил,  теперь уж не ходит. Как фосфор на носу увидал, так и не ходит.

Дверь распахнулась, и на пороге возник доктор Мортимер. Он был в таком же белом халате, как и Айденберг, но под халатом у него красовался серый пиджачный костюм.

- А ещё говорят, что фосфор полезен для здоровья, - улыбаясь, прибавил он. – Пост сдал.

Айденберг недовольно поглядел на него, и пробурчал:

- Пост принял. Много работы сегодня?

- Да не особо. У полицмейстера гайморит, у почтмейстера геморрой, - Мортимер улыбнулся, - у сутяги поясница. Всё как обычно. А у вас как? Всё сплетничаете?

Селдон приосанился и манерно выдал:

- Старушки сплетничают, а мы дискутируем о роли человека в социуме, особенно если данный социум настроен к нему враждебно… Ситуация.

Каору хмыкнул.                                                                                      

- Ситуация-то понятная. Мы все в этой ситуации по уши, скажу тебе. А ты мне такой парадокс разъясни – человека общественность уважает, любит по-своему, – а он сам социопат из социопатов. И хоть кол ему на голове теши, он ничего не сделает – окуклился и сидит себе.

- Ты не Стэплтона часом имеешь в виду? – спросил Таддеуш, зашторивая окно. Бьющий по глазам солнечный луч ему малость надоел. – Так ему было с чего окуклиться. Он с такими кадрами живёт, что мама не горюй. Там у них чуть ли не ножи летают каждый день.

- Ну ножи-то не ножи, - задумчиво произнёс Мортимер, - а кофейники бывало. Мне лично всегда казалось, что это у них такая особенность взаимоотношений. Он прямо светился весь.

- От фонарей? – насмешливо вставил Айденберг, жонглируя стетоскопом.

- Да нет, - пожал плечами  Каору, - вроде от удовольствия. Впрочем, кто их поймёт, они ведь даже не родственники. Мне временами кажется, что и Стэплтон наш вовсе не Стэплтон.

- Ну дык, он же у нас как минимум Ванделер. Во всяком случае, таковым приезжал, - заметил Селдон, нашаривая в кармане табакерку. – Уж я-то эти штуки знаю.

Мортимер промолчал. 

- А вы особо на Синдзи-то и не пеняйте, - неожиданно серьёзно вставил Айденберг, - у него, между прочим, погибла мать.

- У всех мать, - пробурчал Таддеуш, потянул носом и громко, с треском, чихнул. – Чем ты или я в этом вопросе от него отличаемся?

Кенске присвистнул.

- Ты, выходит, не знаешь? Сказать тебе? Мортимер, скажи ему.

Мортимер молчал.

- В конце концов, нам говорить больше не о чем, что ли? – выступил Селдон. - Вцепились, тут, понимаешь, в человека, перемыли ему, значить, все кости. Делать нам больше нечего?

- Оно, в принципе, верно, - протянул Айденберг, - развели демагогию. Социум-шмоциум-эмоциум. Хам-мункулус обыкновенный – и всё. Вот и вся вам антропология. Кушайте с кашей. Так ведь, Мортимер?

Мортимер встал, отодвинул портьеру и долго вглядывался в глубины дартмурских полей, в самое их сердце. Там всё ещё стоял серой кисеёй туман и даже не подумывал рассеиваться.

- Гримпенская трясина, - пробормотал он, - затягивает лошадь, а о хомяках и говорить нечего.

Потом подумал и прибавил:

- Глупость сказал. Но если рассматривать её с антропологической точки зрения, то трясина – богатейший клад для учёного. Здесь, в Длинной низине, много могил неолитического человека, а в самой топи их должно быть непременно  больше.

- Что вполне естественно, - заметил Айденберг, - и не только человека, но и пресловутой лошади, а может быть, тура или саблезубой кошки. Или медведя – ведь были же времена, когда в старой доброй Англии водились медведи! Говорят, в Йоркшире выкопали одного и поставили в Хрустальном дворце – и огромен же он, скажу я вам!

Каору загадочно прищурился, и протянул:

- …и не только неолитического.

- Пардон! – тряхнул головой Селдон, запутавшийся во всей этой антропологической муре, - Попрошу объяснить, как это – не только неолитического? Там, выходит, и современники наши есть?

- Есть, - мрачно отрезал Мортимер. – Например, миссис Ванделер.

Таддеуш наморщил лоб, осмысливая вышесказанное, затем выпучил глаза и тихо произнёс:

- Не может быть.

- Да, - продолжал Мортимер, - Стэплтон рассказывал. Ушла на болота и не вернулась. А ведь знала все тропинки, - добавил он, нащупывая фляжку.

- Я сначала переспросил – как проходили поиски, может она вовсе и не утопла. «Но зачем ей тогда было бы скрываться?» - ответил мне Синдзи, - добавил Айденберг. – Резонно. А ещё говорят, что всё это якобы произошло у него на глазах.

- А в это я не слишком верю, - произнёс Каору. – Он ведь неоднократно заявлял, что до десяти лет на болотах не появлялся. Впрочем, может и врёт.

- А если забыл? – вставил несколько опешивший Селдон.

- Такое не забывается, - твёрдо сказал Мортимер. - Это я говорю как врач. Хотя в этом случае, ответ на заданный мной вопрос напрашивается сам собой.

Айденберг кивнул.

- Глубокая душевная травма, плюс постоянные бои кофейником – и готово дело! А между тем, на этой оптимистической ноте я вынужден вас покинуть. Пора на пост номер один заступать.

- Адью! – кивнул Мортимер. – Думается мне, работы будет немного – заскучать успеешь ещё.

- Давай, - махнул рукой Селдон.

Кенске повернулся на каблуках и вышел. Хозяин комнаты вынул из кармана треснутые часы «Павелъ Буре» и теперь изучал циферблат.

 – Засиделись мы тут, - обратился он к Каору. - Мне-то, однако, тоже пора.

Доктор присвистнул.

- У-у! В Баскервиль-холл?

- Туда, - резко сказал Таддеуш и почему-то потупился.

- Да ладно тебе, я в отличие от Айденберга не интересуюсь, кто тебе салфетку крахмалит, - Мортимер подмигнул.

- А это моё дело, - отрезал домохозяин. - Персональное. Ладно, я пошёл.

Он встал с дивана, медленно прошёл к двери, притопнул на выскочившего неведомо откуда таракана, а затем взглянул на гостя и задумчиво проговорил:

- И всё-таки, какая страшная смерть!