Зализывая раны.

Боль вытолкнула меня из забытья. Она не позволила совершить привычные упражнения. Я не чувствовала дыхание на верхней губе, не ощущала кожей, на какой поверхности лежу. Ничего, что помогло бы посмотреть на нее со стороны, словно на отдельный предмет, как объяснял учитель Самасабура. Боль лгала, что у меня есть тело, и что тело – это я.

Я услышала тихий шелест страницы. Это значит, что возле меня дежурит Спун. Иногда, приходя в себя, я заставала здесь Кенске. Иногда – Ройто. Один раз открыла глаза и увидела кривые волосатые ноги. Я целый вечер рассматривала сквозь дымку боли, как эти ноги сгибаются в коленях, оглушительно задевают подошвами пол. Голос их хозяина взрывался в моей голове: «Хороший хайр, сестренка, только отращиваешь его неправильно…  Вот у бабы лохматого… Скучно тут с тобой… Ты не умираешь?» Слова отскакивали от стен, как эластичные пули. Только когда он ушел, я поняла: это был парень из нашего отряда, он часто менял имя, и я не знала, как его зовут сейчас. Он навещал меня, потому что так принято – делать визиты больным. И хотя нет разницы между одним или другим мельканием дхарм, которые мы зовем «душой» или «я», мне не хотелось бы еще раз проснуться под его разговор. Он отпечатался в памяти большим бесформенным комком волос.

Учитель порицал меня, когда я рассказывала обо всех мыслях, что приходили в голову за день. Он говорил, их слишком много. Он указывал на причину: я слишком рациональна, и поэтому у меня не получается подлинного сосредоточения. Я не умею медитировать, не умею видеть истину, не умею воздерживаться от неправильных взглядов. Поэтому боль грызет мою ногу, как зверь, карабкающийся по дереву вверх.

- Проснулась? – Спун наклонился ко мне. У него глубоко посаженные карие глаза с большими веками. Правильное усилие – и боль отодвинется… Я потянулась к смрити, встречая и отпуская пульсирующие толчки боли, и за то время, что он моргнул, четырежды умерла и воскресла. Спун никогда не мешал мне – он слушал слова и тишину так же хорошо, как Каору.

- Да.

- Попить?

- Если можно.

- Колодец уже почистили, - он снял ковшик с переносной жаровни, нацедил в чашку отвар и закрыл ее самодельной глиняной крышкой с носиком. Я слышала, несколько дней назад Аска рассказывала своему командиру про конец боя: как охотники крепости осуществили вылазку на нейтральную территорию, как отравили воду. Не все нападавшие были настолько ленивы, чтобы черпать в котлы прямо у берега, но все же многие слегли с желудком, и это решило исход дела. А потом кто-то кричал, что в самой крепости вода отравлена, что из колодцев несет химией. Спун сказал тогда, что это просто паника, но Фуюцки приказал на всякий случай пить только талый снег, пока из обоих колодцев не спустят воду и не прочистят.

- Девчонки скоро придут менять повязку.

Он напоил меня, придерживая рукой голову. Рядом застонал Кадзи, и Спун, будто извиняясь, объяснил мне:

- Он без сознания.

- Кадзи-сану стало хуже?

- Не знаю. До обеда все было в порядке, а теперь вы как будто местами поменялись – он отключился, ты в себя пришла. Да, девушка та, рыжая, просила передать, что хочет пострелять с тобой по мишеням, когда ты поправишься. Как я понял, из арбалета.

- Но я хорошо стреляю.

- Она тоже. Это соревнование.

Я не поняла смысла, но промолчала. Командор испытывал нас на меткость, когда мы пришли в форт, это было разумно и продиктовано необходимостью. В поступке Аски я не видела разумности.

- Твоя винтовка пока у Айды Кенске. Это тебе тоже просили передать. Айда сказал, что если ты захочешь, он может отдать Каору.

Спун замолчал и перелистнул страницу своей книги.

- Но я не видела Каору и не знаю, захочет ли он мою винтовку.

Спун покосился на меня, прикрываясь книгой. Учитель Акуру сказал, что все похоже на все, и я неделями училась находить сходство вещей. Дежурный напоминал птицу, спрятавшую нос под крыло.

- Да, - ровно откликнулся он. – Каору сюда ни разу не заходил.

- Каору не любит делать, как принято.

- Во-первых, у нас принято по-всякому, - пожал плечами Спун. – Во-вторых, можно сделать больше, чем принято, можно меньше.

Наверное, он ждал, что я отвечу, но я молчала, и он просто продолжил читать. Мысль, сказанная вслух, раздразнила мое восприятие, потеснила боль. Я думала об этих «больше» и «меньше», а потом дождалась, пока он снова начнет переворачивать страницу, и задала вопрос:

- Эта команда Кадзи Редзи делает для меня больше?

- Тебе виднее, - благожелательно ответил Спун.

Я вспомнила, какого труда мне стоило научиться наблюдать за лицами так, чтобы читать выражение, как в книге. Коаны учителя Самасабуры были легче заданий Акуры-сана, хотя над ними надо было размышлять постоянно. Иногда я плохо угадывала выражение глаз Акуры или повторяла чужое сравнение вместо того, чтобы выдумать его самостоятельно. Тогда сэнсей бил меня по пальцам бамбуковой палкой. Как жаль, что боль нельзя превратить в деньги и разменять одну большую монетку сегодняшнего страдания на много мелких, оставленных в прошлом.

Монастырь школы сото – последнее место на земле, где пользуются деньгами. Они так здорово помогают в техниках динамической медитации, а люди уже и забыли, для чего нужны деньги. Потерянные сокровища…

Ручей моих мыслей зачах, и меня снова обняла боль. Я двинулась против течения, я вбила крюки слов в монолит тишины:

- Они делают больше.

- Значит, ты влипла в отношения, - со смешком констатировал Спун, не отрываясь от текста. – Сразу со всем отрядом.

- Теперь между нами обязательства?

- Ты поправляйся сначала, потом разберешься. Как думаешь, переодеть его?

Он кивнул на Кадзи-сана, который лежал в лихорадке. От его тела тяжело пахло несвежим потом. Я поняла, что Спун хочет сменить тему, и ответила утвердительно, чтобы следующие несколько мгновений слушать возню за своей спиной. Я пыталась целиком занять себя этими звуками, но легкое спокойствие не коснулось моего разума, ему что-то мешало. Когда я обнаружила причину, я сказала Спуну:

- Он достиг сатори и был просветленным три дня.

- Кто, Каору?

- Да. Все обитатели монастыря подтвердили, что он убрал связь между сансарой и нирваной, был просветленным и вернулся к нам по своему желанию.

- А у нас говорят какую-то чушь, что он не поладил с монахами из-за поклонения ступам или несоблюдения правил монастыря. Это неправда?

- Каору после просветления дали другое имя, но он не откликался на него. Просили взять учеников, но он сказал: «У меня есть Рей». Просили остаться, а он ушел.

- Стало немного страшно.

Спун появился в поле моего зрения с узлом грязной одежды.

- Но все-таки он сказал: «У меня есть Рей», а теперь не приходит к тебе.

- Значит, я должна поправиться и прийти к нему.

Дежурный пристально посмотрел на меня и улыбнулся. Наверное, ему хотелось читать, и он просто так прекращал спор. Я поискала боль, нашла ее чуть утихшей, и закрыла глаза, погружаясь в дремоту.

Второе мое пробуждение сегодня пришлось на визит девочек. Они подали мне судно, обмыли рану и сделали свежую повязку. Мне было так холодно и больно, что я оступилась, я слетела с третьего этажа самообладания в темный подвал. Я даже чуть не застонала, а сознание мое померкло.

Третий раз выпал на следующий день. Было раннее утро, самый холодный и мертвый час в крепости. Новичкам не дают нести эту вахту. Я знала, что Каору сейчас не спит, он на улице, облизывает губы и подставляет их морозу, чтобы взялись корочкой. Температура недостаточно низкая, и лед, разумеется, не намерзает, зато их стягивает обветренная кожица, и он доволен.

Рядом, близко, неожиданно раздался вздох. Я заставила себя созерцать свой испуг, дать ему случайное имя и отпустить. Потом медленно повернула голову, и мне удалось не потревожить рану.

- Здравствуй, - сказал Синдзи, уводя в сторону глаза. – А я жду Ройто. Акаги оставила для меня немного снадобий, я не взял вчера. Хочу, вот, попросить, утром, правда…

Он втыкал слова в воздух, как заяц втыкает лапки в снег – тычок, тычок, два тычка. Беспокойно поправил одеяло на Кадзи-сане, взглядом проводил невидимых мушек.

- Ты хочешь взять снотворное, - поняла я, но хотя это совсем обычные слова (в форте многие плохо спят ночами), он вздрогнул:

- Как ты поняла?

- Очень черные круги под глазами. Ты взвинчен. Плохо слушается язык.

- Ух ты. А все говорят, что вы с Каору никого вокруг не замечаете.

Синдзи-кун мгновение сидел неподвижно, а потом жарко покраснел и начал бормотать извинения. Я не поняла, почему он решил, что сказал что-то плохое, да ведь и разговор еще не окончен.

- Нет, это не так. Хотя излучатель повредил мои умственные способности, они восстанавливаются. Меня учили наблюдать и чувствовать.

- Я думал, буддисты наоборот не хотят ничего чувствовать, чтобы не привязываться…

- «Не привязывайся ни к чему. Не привязывайся, не привязывайся, не привязывайся. Не привязывайся ни к чему. И даже там, где уже не к чему привязываться, не привязывайся ни к чему».

- Ну… да. У нас в отряде парень был, Хоити, он обо всем этом знал. Индийский буддизм, чань, дзэн, чем различаются… И эти. Четыре благородные истины тоже. Э-э-э, которые в корзинах…

Слова и образы рождались в моей голове быстро, хотя на них еще лежал отсвет нервозности и боли:

- Камень не может достичь просветления, хотя он не привязан ни к кому и ничем, кроме земли и силы тяжести. Он не понимает, как близок к нирване. Подлинное понимание невозможно без подлинного знания. Я, как и камень, не могу отбросить то, чего не чувствую, я не могу расстаться с тем, о чем не сохранила воспоминаний.

Синдзи хихикнул, и смешок перешел в тик, его щека, шея, а потом рука до кончиков пальцев конвульсивно дернулись.

- Черт…

Он прижал одной рукой другую, а потом потер лицо.

- Извини. То, что ты говоришь, странно. Есть старая шутка… Сначала человека учат ставить чайник: вот пустая посуда, надо налить воду, надо поставить ее на огонь. А потом дают ему чайник с водой. Человек выливает воду, смотрит на пустой чайник и довольно вздыхает: «Вот теперь я знаю, что делать» - и идет к ручью…

Я почувствовала очень-очень слабую обиду. Синдзи не понял меня. Синдзи критиковал учителей монастыря Одо.

В точности как Каору.

И я вслед за своей обидой полетела еще ниже, из подвала своей условной души в глубокое подземелье.

Люди лишают меня покоя.

Я засыпала, чтобы, проснувшись, начать все с нуля.

***

До тех пор, пока я не начала вставать, прошло больше двух недель. Кадзи-сану давно стало лучше, он часто сидел напротив меня и разговаривал вслух – то со своими людьми, то с теми, кого уже нет. Однажды утром, вернувшись на свое место у стены с кружкой кипятку, я узнала из его разговора с Синдзи, что доктор Акаги не сама вернулась в форт, чтобы лечить нас, а привели ее Аска Ленгли с кем-то еще из отряда. Горсть сухой травы, которую я бросила в кружку, сначала опустилась, потом всплыла на поверхность, как мое недоумение. Я подумала, что неправильно поняла их, и повернула голову, чтобы посмотреть на лица и определить, шутка это или всерьез.

Кадзи-сан был сегодня выбрит и выглядел совсем здоровым: тело снова привязало к себе свободные дхармы. Скорее всего, уже к вечеру он вернется в общий зал из этой маленькой комнаты, которую отвел нам Бурый на время выздоровления. Синдзи-кун не изменился: тот же измученный вид человека, томимого бессонницей и тайным страхом, и еще что-то, чего никогда не изображал лицом учитель Акура, когда помогал мне снова овладеть своим сознанием. Они не улыбались.

- Захватить врача в плен считается преступлением в любом из секторов, - сказала я, пытаясь разобраться. –  Вас могли выгнать из форта.

- Все гораздо хуже, принцесса, - легким тоном ответил мне Кадзи. – Моих героев могли ославить на весь наш убогий цивилизованный мир, и нам не осталось бы ничего больше, кроме как сделаться разбойниками. Нас ни в одном приличном месте после таких фокусов не приняли бы. Это просто чудо, что доктор Акаги не стала поднимать шума. Командор Фуюцки, конечно, все уже знает: вчера он сказал мне, что у любого мертвого додзоку из последней братской могилы карма лучше, чем у меня.

Я смотрела в его лицо, не понимая, зачем он говорит таким голосом, если его сухие глаза плачут.

- Доктор Акаги не возражала вас лечить, просто у нее были обязательства, - покачивая головой, сказал Синдзи. Звуки выстроились передо мной, как на нотной линейке, я сняла новый слой смыслов с интонации. Он не оправдывался, лишь объяснял – мне, лишь спорил – с ним, и я поняла, что он не участвовал в захвате. – Понимаешь, там, откуда мы пришли, то есть на одной ферме, эта самая доктор прячется с кем-то в бункере. И за укрытие должна была лечить хозяйку фермы. Ребята ее отвлекли. Ненадолго.

- Синдзи, беременность – это не болезнь, -  подначил Кадзи. Его собеседник послушно покраснел. За один миг что-то сдвинулось в их разговоре, в их молчании, и когда Кадзи продолжил, все исправилось, исчезло всякое несоответствие между выражением глаз и словами, он перестал казниться, словно выдохнул вину. – Не знаю, каким ками зажечь благовония, просто не знаю: вчера был ходок от Тодзи, сказал, она впритык к родам успела.

- Ой, там кто-то родился? – от неожиданности с Синдзи-куна слетела его застенчивость. Я почувствовала затруднение. За их лицами легко наблюдать, легче, чем за любым из тех, кто жил в монастыре Одо, но чувств слишком много – как красок на осенних листьях, как чешуек на теле щуки.

- Сын, говорят, - отозвался Кадзи.

Мой отвар достаточно остыл, и я сделала глоток. Кадзи-сан посмотрел на меня, и его лицо просветлело еще на один, тонкий, как паутина, оттенок.

Он сказал нараспев:

- Болезнь ушла, и на моих висках

Печальная осталась седина.

Зеленые орехи в кожуре –

Особая заварка не нужна –

Бросаю в кипяток.

И этот чай – как раз по мне…

- Это написала одна поэтесса, в Средние века, в Китае. Прямо как про тебя, Рей, - объяснил он. – Ради моей жизни, может, и не стоило так рисковать, но что Акаги и тебе помогла – я, лично, рад.

У меня странно отозвались его слова внутри.

«Влипла в отношения», - сказал Спун. «Со всем отрядом».

Я снова сделала глоток, примиряясь с новым поворотом судьбы. Я сошла с Пути, когда покинула монастырь, и теперь Дао было от меня далеко, как Млечный Путь.

Но ведь это иллюзия?

«Дао нигде и везде, ничем не управляет, но все Ему подчиняется…»

И так же незаметно, как Дао, везде тянутся нити, привязывающие нас к жизни, заставляющие нас страдать.

Гнев, благодарность, любовь, желание сохранить хорошее, желание избежать дурного, всё, что рождается из отношений между людьми…

- Значит, теперь на мне долг.

Вяжущий вкус этой истины был неприятным.

Синдзи печально улыбнулся:

- На нас всех – тоже. Перед Акаги-сан – за жизнь нашего командира. Перед ее спутником – за то, что спас нас от излучателя. Кенске сказал, что видел его мельком, а Аска даже как будто помнит его…

Он неуверенно замолчал и переглянулся с Кадзи. Поток нюансов, подтекстов, все умножающиеся скрытые смыслы заливали меня, обрушивали мое сознание в работу. Их лица сменили выражение добрый десяток раз.

- И будто бы у него, этого спасителя, та же фамилия, что у меня, - с усилием продолжил Синдзи, как будто ломал пальцами твердые острые палочки. – Может быть, он какой-то мой родич. Представь себе, они оба сейчас там, и останутся на всю зиму, на ферме человека, который в бою нас предал. Наши спасители живут у предателя. Как выплатить долг спасителям?

- Простив предателя, - мгновенно ответила я, как будто услышала коан Самасабуры. Учитель хотел, чтобы мы держали его задачи перед внутренним взором, но отвечать на вопросы надо было сразу же, до того, как учитель дал пощечину.

Наверное, мой ответ оказался удачным. Они оба улыбнулись мне, от непохожести их улыбок, от похожести их чувств я сделалась пробитой мишенью, ветер выстудил меня до скелета, и только рана, напомнившая о себе болью, удержала способность восприятия в иллюзии прежних границ. Я разжала дрожащую руку над циновкой, пустая кружка упала, не разбившись. Поклонившись мужчинам, я сбежала от них в обеденный зал. Мне нужен был Каору, я не справлялась…

В монастыре мы всегда находили друг друга очень быстро. Если я спускалась по лестнице, он поднимался, если смотрела через перила вниз, он поднимал голову. Так получилось и сейчас: мы одновременно подошли к дверному проему, ведущему в зал, он выходил, я входила. Молча приветствовав друг друга поклоном, мы остановились. Лицо Каору почти никогда не меняется, безмятежность настолько полна, что ни улыбка, ни сон, ни концентрация не в силах взломать ее. Я смотрела в алые глаза и чувствовала, как деформированы каналы моей ци, как притуплена наблюдательность, как тянется снизу, вцепляясь в бедро, не задобренная покоем боль. Каору протянул руку и упер ее мне в лоб – лунный луч коснулся поляны,…

- …голубика ее покрывала сплошь, а луна седела полынью, - вслух докончил за меня он. И так тоже часто бывало: я начинала мысль, а Просветленный ее заканчивал, встречая меня посреди моей метафоры. В такие моменты он не различал, что говорится вслух, а что думается про себя.

- У меня появился долг за мою жизнь перед доктором, который лечил меня, перед отрядом, который привел ее, - сказала я. Узкая ладонь на лбу словно вытягивала мысли, скручивая их тонким мучительным жгутом.

- У них появился долг перед Вселенной – они вернули на землю снайпера, - откликнулся Каору. Ладонь начала жечь.

- Отказаться от долга не кажется правильным, - призналась я.

- Все уже сделано, Рей. Мысль хромает вслед желанию: ты уже подпустила их к себе, ты приняла долг. Сколько концов связано?

- Три, - не думая, откликнулась я. – Акаги, то, что за Акаги, и Аска.

Он опустил руку, я вышла из его света, облаченная в покой. Мне надо было осмыслить, какие слова захотели родиться под рукой Будды Каору; в молчании я вошла в зал. За обедом мы, как обычно, сядем рядом, как в монастырской трапезной. Синдзи Икари обойдет нас как можно дальше: он избегает Каору с того дня, как познакомился и услышал из его уст о любви. Инари сядет напротив, чтобы задать центр своего отряда, Бурый подвинется ко мне, чтобы доесть мясо, к которому я не прикоснусь, рыжая Аска заметит меня и кивнет, как равной, Аоба сделает охранный жест под столом… Я знала будущее на несколько страж вперед. Я улыбнулась.

Этой ночью я видела сон, ясный внутри сна: реальность немного изменилась, хотя люди были все те же. Доктор Акаги  лечила страшные раны, покрывающие мое тело; за ее спиной стоял человек, перед которым мой долг был безмерен; Синдзи и Аска сражались со мной бок о бок; великое Небо рождало монстров на маленькой ферме, где прятались боги. Потом я увидела поле, Кадзи-сан ходил по нему и разрывал могилы, вглядывался в лица мертвых и качал головой, потому что не находил кого-то. Пошел снег, и в белой пелене я слышала его голос, напоминавший волчий вой: «Синдзи-но микото! Верни ее! Ты же можешь!».

***

Прошло еще несколько дней, и снег действительно взял в плен горы – уже по-зимнему, надолго. В форте закончились дрова; Бурый выдал нам теплую одежду, но даже в центральном зале было холодно. К очагу, словно старики, жались те, кто еще не оправился от ран. Айда Кенске вернул мне винтовку, но меня не пускали на стену, потому что ходила я еще плохо. Не нес вахты и Каору: с ним не хотели становиться в пару; когда Просветленный появлялся среди людей, разговоры смолкали. Я не знала причины этого.

В обед командор Фуюцки объявил общий сбор, и когда мы расселись за длинным столом, сказал, что свободные от ближайших вахт могут заняться заготовкой дров. Разведчики с утра на лыжах прочесали местность вблизи форта: перевалы завалило снегом, дорога пустынна. Командиры отрядов стали предлагать своих кандидатов, и Инари назвал Каору, а Кадзи-сан предложил Одзина и Гисукэ.

- Набралось семеро, - подсчитал Фуюцки. – Лучше идти парами для вашей же безопасности. Инари, твой человек один.

Командир Лис поджал губы и посмотрел на меня – исподтишка.

- Другого, Инари, - недовольно буркнула Аска. – Не делай глупостей.

- О, я что-то пропустил? Нами теперь командует эта милая томодати? – немедленно отозвался волосатый парень, который взял себе недавно прозвище Дзикининки.

- Рей еще не поправилась. Ты не думал, что там может нарубить девушка с больной ногой, стоя в глубоком снегу? – шутливым тоном спросил Айда, игнорируя вызов и обращаясь только к Инари. Я видела, что он встревожен, но только не понимала, чем: неосторожным поведением Аски Ленгли или… или он боялся, что командир действительно отправит в лес меня?

- Я еще ничего не сказал! – рявкнул Инари, раздраженный тем, как на него давят. – Дзик…

- Упаси меня бог, - отрезал тот, не дав договорить. – У меня глаза кровоточат, когда я смотрю на этого героя. Либо посылай меня с кем-нибудь другим, либо казни на месте. С этой монастырской крысой я не пойду.

Каору молча сидел рядом со мной, и я почувствовала, что сейчас он внимателен, как хищник в засаде. Дзикининки агрессивно выложил руку на стол, только смотрел не прямо, а куда-то поверх наших голов. Осуждение и страх; про осуждение он сказал, хотя страха в нем гораздо больше.

Инари обвел тяжелым взглядом своих людей, но никто так и не вызвался. Я почувствовала, как горят мои щеки. Я негодовала: как они смеют отрекаться? Каору защищал их на стене, когда разбойники…

Откуда у меня эти мысли? Я никогда раньше не думала, что буду судить о Лисах так. Я никогда не думала, что вообще стану о них думать!

Но это мой отряд?

А это мой отряд? Или мой – тот, где Аска, Айда и Кадзи?

Это и значит «влипнуть в отношения»?

Никто из них не спросил, хочу ли я идти с Каору. Как будто я все еще лежала без сознания с пулей в ноге. И все же – те защищали меня, эти – нет.

Нити долга спутываются, путают. Это путы.

Я случайно столкнулась взглядом с Синдзи-куном и увидела сочувствие.

- Назначь другого, Инари. Отряду, который не будет заготавливать дров, места возле огня не полагается, - устало произнес Фуюцки.

- Я сказал, пойдет Каору, - сквозь зубы процедил Инари. – Я разберусь с этим бунтом, Козо-сан.

- Я могу идти один, - с улыбкой откликнулся Просветленный. – Это несложно.

- Прочитай наши мысли, - приторным тоном предложил Ройто. – Видишь, никто не против!

- Каору полезен для форта. Если его детские фокусы так задевают вас, я смогу использовать его сам. Я предложу ему постоянное убежище, - сухо сказал командор. – Все равно мои мысли полны тем, как мы переживем зиму, да вашими незажившими свищами. Собирайтесь. Бурый выдаст вам лыжи. А ты иди один, сынок, мне еще дуэли в лесу не хватало.

Фуюцки поднялся, Спун подал ему трость. Он преподнес ее Фуюцки недавно, сказал, какой же командор без знаков власти? Надо меч или посох. Солгал. От холодного пола у старика ломило кости, и Спун нашел способ облегчить ему жизнь. Это тоже «отношения»? Наверное. Какая неуклюжая вещь.

Семь человек ушли следом за Бурым – получать экипировку. Мы посидели у огня, пока получившие наряд на кухню собирали тарелки. Я подумала, как же нас здесь мало: если отбросить тех, кто несет вахту на стенах, тех, кто собирается в лес, и тех, кто хлопочет по хозяйству, никого почти и нет. Аска хмуро сгорбилась по левую руку от меня; она никогда не мыла посуду, за нее ходили Синдзи либо Айда.

- Вшивенький отряд эти Лисы, - ворчливо бросила она. – Давно ли они вас списали?

Я не поняла ее вопроса и молча пожала плечами.

- Не играй принцессу в изгнании, - злым голосом дала совет Аска. – Лучше смени команду. Посмотри на нас: Аоба трус, Одзина и Гисукэ ходят сладкой парочкой, Синдзи всегда сидит в своей жопе, Ито был полным кретином… У меня отшибло память, Кадзи любит мертвую бабу, Айда истрахал меня глазами. Все уродики, но своих не бросаем, никого. Тебя бы мы взяли.

Я опустила глаза. Мне тяжело от ее напора, там столько отчаяния, столько желания жить. И муки. Она считает нас с Каору уродами и зовет в компанию уродов, но это такое высокомерное чувство – потому что остальных Аска и людьми-то едва ли признаёт.

- Расскажи про монастырь, - отрывисто бросила она мне. – Где это? Как там?

И я стала рассказывать, контролируя свое дыхание, приняв неподвижную позу. Нас многие слушали, потому что, оказывается, если не пропускать подробности, если развертывать перед собой жизнь за два года, как рулон ткани, придумывать заново сравнения – это почти жить заново. Людям нравится подсматривать, как живут другие. Чем же они отличаются от Каору? Он тоже подсматривает, только забирается в мысли…

Каору... Сколько времени?

Я вышла из транса, нарушив все правила, грубо, потеряв очередной вдох. Рядом сидели девчонки, давно вернувшиеся с кухни, сменившиеся стражи, раненые, но не только. Еще были два юноши из отряда Кадзи, Одзина и Гисукэ, которые уходили за дровами вместе с Каору.

- Каору еще не вернулся? – спросила я.

- Нет, - отозвался кто-то, а Аска недовольно добавила:

- Наверняка плохо ходит на лыжах, вот и завис. Не волнуйся, из остальных только эти двое пришли, так они охотники.

Она явно хотела, чтобы я продолжала, они все хотели, а я чувствовала, как непривычно саднит горло, как речь прозвучавшая обновила речь внутреннюю, оставив меня в изнеможении. И еще росла моя тревога. Я встала, наступив ногой на шип боли, молча поклонилась им всем и пошла к Бурому.

Нашла его бурлящим от негодования. Он еще ничего не успел сказать, как моя тревога превратилась из смутного предчувствия в страх с крыльями по самую притолоку. Как это было необычно – испытывать страх! Как это было странно – сразу его узнать… Покой в последнее время сбегал с меня обтаявшим снегом.

- Ты это видела? Да ты сюда вот смотри! Когда этот придурок брал патроны и сыпал в дырявый карман, я еще не орал. Выдал ему сумку, помог собраться. Что ты на меня уставилась, я ему не нянька! Думал, с остальным он как-нибудь разберется!

«Просветленный часто забывал, что у него есть тело, Бурый. От излучателя у меня пропала личность, а он перестал ориентироваться в мире. Меня взяли в монастырь, потому что я одна могла понять, что нужно сейчас Каору – пить, есть, расправить воротник, который впился в шею, сводить его в отхожее место. Он так долго привыкал к этой оболочке, так же долго, как я привыкала говорить «я»! Что он сделал, почему ты так негодуешь?»

- Что он сделал? – с трудом спросила я.

- Мешок оставил, маньяк чертов! Вон лежит – шапка, варежки, волокуша и тент для дров – все там!

Бурый отхаркнул слюну, будто собирался плюнуть. Что-то еще было не сказано. Он кипел молча, я ждала.

- В голову ко мне залезть он время нашел, а экипировку проверить – да вот сейчас же! Я в окошко видел – полетел на лыжах, как птица. Еще подумал ведь: а где мешок-то? Топор вижу, веревка на поясе, винтовку на спине вижу, а мешок? Вышел в коридор, там все возле стены валяется. Подставить меня успел, сучонок, и смылся…

Он не выговорился. Я заставила себя задать вопрос, который был не нужен. Наверное, так начинают лгать. Я спросила:

- Как он тебя подставил, Бурый?

- Здесь все были, кто за дровами пошел, кто с вахты сменился. Я думал о том, какое вымя у Тамако, в ладонь не поместится. Она стояла в двух шагах от меня, когда твой Каору это озвучил. Как ты считаешь, много у меня шансов теперь к ней подъехать?

Бурый смотрел исподлобья и выглядел очень раздосадованным, даже несчастным.

- Это… очень грубо? – предположила я.

Он перевел глаза на мою грудь и скривился:

- Да, это очень грубо. Лучше бы я про твою думал.

- Бурый… - я подумала и положила руку ему на предплечье. Глаза у него сделались пристальными. – А ты дай мне лыжи, пожалуйста?

- Не-ет, дорогуша, я не для того твоих дружков за доктором выпускал, чтобы ты теперь рану бередила, - он слегка потряс рукой, как будто там сидела муха. – Ничего с этим ублюдком не сделается, будь уверена.

- Но ведь я могу уйти из форта? – уточнила я.

- Конечно, - сдержанно произнес он. – Как пришла, так и дуй отсюда: в летнем комбезе, в сабо и с пустой винтовкой!

- Ты не ставишь таких условий другим людям.

У него на лице обозначился желвак, Бурый долго молчал.

- Хорошо. Дам лыжи, дам всё. И мешок забери. Попроси только кого-нибудь из отряда, чтобы пошли с тобой. Я из-под снега тебя доставать весной не хочу.

- Спасибо.

Я отступила, кланяясь, а потом почти побежала в зал. Мне казалось, что мы проговорили очень долго, хотя так, конечно, быть не могло. Я страшно хотела увидеть Каору, и было так неправильно, что он не попался мне навстречу…

Я надеялась уговорить пойти на поиски кого-нибудь одного из отряда Кадзи. Первым мне попался Айда, он согласился помочь, и с ним тут же пошла Аска («хоть согреться, холод собачий»), молча засобирался Синдзи, а Одзина сказал, что начинало темнеть,  ближайшая вахта у него нескоро, и он поможет отыскать след… Мы ввалились к Бурому впятером, и он уважительно поднял брови, снова открывая кладовку с лыжами.

Мешок Каору нес Синдзи. Мы шли в замыкающей паре. Впереди рыскал Одзина, а Ленгли и Кенске шли следом за ним, приглушенно разговаривая. Мне казалось, что я сплю: я никогда в жизни не говорила столько, сколько за этот день, никогда – я была уверена – не просила о помощи столько людей. Моя нога так болела, что я едва плелась, и Синдзи подавал мне руку на каждом подъеме. Да, и не прикасалась ни к кому так часто…

- Вон он! Каору, черт тебя подери, Ка-о-ру!!

Кричать в лесу было небезопасно, и Аска не кричала – просто раздельно и яростно скандировала, глядя по направлению руки нашего разведчика.

Одзина вывел нас на поляну, и мы увидели его – беловолосого, с белым обмороженным лицом и руками на белом снегу, рядом с огромной кучей – одному не унести – нарубленных дров, с жалкой веревкой в руках, растерянного… Он не знал, что делать с этой огромной вязанкой, что ему вообще дальше делать. Иней схватил концы его волос, пар осел на свитере – Каору даже куртку не догадался надеть обратно, когда закончил рубить. Аска всплеснула руками, оттолкнулась лыжей и подъехала к нему вплотную. Просветленный неуверенно улыбнулся. Я заметила, что он мелко дрожит, и достала из сумки термос:

- Синдзи, пожалуйста, отнеси ему…

Он ободряюще кивнул мне и тоже покатился к найденному человеку, не так ловко, как Аска, но все же и не так ужасно, как я со своей одеревеневшей от боли ногой. Каору принял крышку с дымящимся отваром, отпил, вслушался в тихую ругань Аски и внезапно распахнул глаза во всю ширь. Я знала этот взгляд: Просветленный увидел что-то важное, настолько важное, что сейчас его внимание стало абсолютным. Я сдвинулась с места и тут же подумала, что лучше мне было не останавливаться, такой рвущей стала боль. Но все же я подошла к ним, заглянула в алые глаза, окруженные стрелами огромных заиндевелых ресниц.

- Трое, - перебив Аску, шепотом сказал он. – Ну конечно же! Вас было трое. Я бы сразу вспомнил, если бы увидел вас вместе!

Дрожь Каору стала заметнее, крышка с отваром ходила ходуном в его негнущихся пальцах.

 - Собираем дрова и уходим, - командным голосом распорядилась Аска. – Одевайся, ты, придурок!

- Я ангел, - отозвался Просветленный. – Я ангел, пилот Сорью.

- А по-моему, ты много на себя берешь. Син, Айда, расстилаем!

Она оттолкнула от себя непонятные слова, но я видела, что Аска просто прячется от чего-то, пытаясь удержаться в знакомых границах, из которых ее уже выносит. И все почувствовали что-то странное, я видела. Синдзи и Айда молча развернули волокушу, начали перебрасывать кучу нарубленных веток, Аска ругалась, потому что Каору навалил ее хаотично, не заботясь о том, как потом распутывать ветви. Одзина принес одежду и нарядил Каору, как куклу: куртка-варежки-шапка. Я сделала то, что было мне по силам: сняла со спины лыжи и помогла ему закрепить ремни.

- Накрывай!

Они подобрали веревку, пропустили ее через кольца тента и привязали к краям волокуши, ловко и быстро, несмотря на мороз – я бы не смогла так. Они долго пользовались этими странными вещами, не то что я, они казались плотью от плоти этого мира, но все же… Каору сказал – «трое»… И назвал Аску «пилотом». Я искоса посмотрела на него. Лицо было умиротворенным, как будто он видел звездный свет и шел истинным Путём.

Мы добрались до форта в сумерки, с этой немыслимой горой дров. Кадзи сидел вместе с Бурым на стене, поджидая своих людей, и крикнул, чтобы сразу шли ужинать, пока еще не все остыло:

- Сегодня жаркое по-настоящему горячее!

- Идем, командир! – весело отозвался Айда. – Пару затяжек, и я уже там!

- О господи, - выдохнула Аска. – Ждать, пока ты отравишься, я не собираюсь.

- Ты же все равно пойдешь умываться, - ухмыльнулся Кенске, ныряя рукой за пазуху.

- Пойдем, Рей, он без соски не может, - Аска выскользнула из лыж, помогла мне снять мои. Я слышала, что Бурый ворчит на Каору, видела, что Одзина под шумок уже пересек двор и нырнул в здание форта – его слова о горячем ужине очень заинтересовали. Все вели себя так обыкновенно, как будто забыли, что кое-что было сказано. Кадзи внимательно осмотрел лицо Каору и заметил:

- Ты знаешь, что обморозился? У Бурого хорошая мазь от обморожений, попроси его…

- Незачем, - светло откликнулся он. Кадзи слегка нахмурился. Каору среди суеты встречи стоял, как был, в одежде и лыжах. – Я теперь могу изменить любое неудобство, я вспомнил, кто я.

- Вот как, - пробормотал Кадзи Редзи, отводя глаза. Наверное, он принимает его за сумасшедшего, подумала я с оттенком горечи, но тут раздался пораженный возглас Айды, и я резко повернулась. Кенске, выпучив глаза, показывал на ноги Каору, а Синдзи в панике переводил взгляд с него на своего командира. Каору парил над полом, прямо в лыжах, заглядывая в лицо Кадзи:

- Я ангел, - сказал он. – Два года назад, в другом мире, я хотел поговорить с тобой, Синдзи. Но нам все время мешали, а тебя заставляли убивать ангелов. Тогда я взял тебя и всех твоих близких, чтобы разговор был наглядным, и перенес сюда…

Каору засмеялся, довольный, счастливый. Глаза начали светиться алым, волосы струились под напором ветра, который не касался наших лиц. Бурый, вжавшись в стенку, перекрестился.

- Я только забыл, что у меня временно есть тело, и оно уязвимо. Я попал под армейский излучатель и потерял память, - он с новым любопытством оглядел нас, Аску, Синдзи, Кадзи, меня, поворачиваясь в воздухе на лыжах, с которых красивыми дугами падали капли. - Забыл, зачем перенес вас сюда. Вы просыпались из моей горсти и потерялись в этом мире.

- Ты можешь все вернуть? – со вспыхнувшей надеждой спросил Кадзи.

- Я могу отнести вас обратно в любое мгновение, - весело отозвался Каору. – Я могу вернуть вам память. Забирайте!

Я схватилась за голову, Аска закричала, Синдзи упал ничком. Водоворот воспоминаний вливался в меня, как будто никаких преград в виде воли у меня не существовало…