Тот, что всегда впереди.

Сегодня утром вставать было почти не больно – наметилось улучшение, - но спалось всё равно очень плохо. Чуть повернёшься не так, и начинается… Какой же я, однако, старик.

Разомкнув веки, я некоторое время лежал в полной прострации, смотрел на влажный бревенчатый потолок и собирался с мыслями. Вставать, честно говоря, не хотелось, но – нужно. Шёл третий день, как мы осели в лесном приюте. Первые два меня будила Аска, и потому вставать приходилось как можно быстрее: чтобы не обременять её и, наверное, чтобы она не решила, что я сдаю – ещё не хватало.

Сегодня вокруг меня царила тишина. Она расслабляла, а я и не сопротивлялся – просто отдался этому спокойному течению и плыл по нему, чувствуя, как затаилась боль в простреленном боку, как пахнет сырой древесиной и землёй. Кажется, снаружи варили грибную похлёбку. Живот тут же громко высказался по этому поводу.

Да, друг, ты прав, хватит уже разлёживаться. Я осторожно сел в кровати и огляделся: действительно, вокруг никого не было, кроме меня самого. Из-за приоткрытой двери послышался приглушённый гул голосов. Я попытался вслушаться, но впустую.

Расстегнув куртку и задрав майку, я критически осмотрел бинты. С виду всё было в норме, равно как и по ощущениям, но как же раздражало то, что из-за малюсенькой дырки в теле приходилось тратить столько бинтов. На меня одного извели столько, сколько хватило бы и на троих. Ох, позорище!

Долго на себя любоваться я не смог – холодало, не хватало ещё простуду подцепить. Застегнувшись, я сделал глубокий вдох, поднялся и занялся зарядкой: рана заживала, и настала пора возвращаться к привычным нагрузкам – по чуть-чуть, понемногу. Хуже всего – это повороты из стороны в сторону, а остальное так – ерунда.

На всех койках лежали наши пожитки, их обычно хранили недалеко от выхода, в прохладе, но нынче стояла высокая влажность, и частенько поутру полы были, как после паводка. Тодзи и так дал нам впритык провианта, так что приходилось следить, чтобы даром не пропало ни крошки.

Шесть коек. Шесть, а нас – восемь. Хочу сказать, теперь восемь. Кто-то теснится, а я валяюсь, как барин – в одиночку. Кое-кто, конечно, не прочь был пригреться под боком, но самая древняя отговорка «что-то я себя плохо чувствую» работала даже теперь, в этом сером, чужом мире.

-Эй! А ну убери руки! – послышался громкий голос Аски. – Не готово ещё!

Сегодня она особенно раздражительна… Как же с ней иногда тяжело.

-Да я всю ночь тут торчал, как хрен на грядке, - отозвался Аоба. – Не жмись.

-Я же тебе сказала, проваливай!

Иногда я удивляюсь, как вся наша компания вообще умудряется уживаться вместе. Впрочем, стоит только отвернуться или… Ну, скажем, свалиться с пулей в боку, как кто-то сразу запевает старую песню.

Нельзя их за то винить, нам всем нелегко, особенно теперь, но криками дел уж точно не поправить. По этой причине я и возглавил отряд: ко мне прислушивались все, и таким образом я мог пресекать эти ненужные споры. В этом мире столько смертельно опасных вещей, так к чему упрощать им работу?

Осторожно приоткрыв дверь, я выскользнул на улицу. Чёрт подери, а в доме-то ещё тепло было! Печей мы не топили: пусть дорога к лесному приюту опасная и хорошо замаскированная, дым может привлечь отчаянных любителей лёгкой наживы. Согреешься один раз, и он станет последним в твоей жизни. Слава богу, лесные ползуны строят на совесть, и дом хорошо хранит тепло.

Помнится, раньше неподалёку отсюда была землянка, но весной её, как я слышал, полностью затопило, и вот ползуны решили импровизировать. Это мне не нравилось, ведь дом даже в чаще заметнее землянки, но выбирать нам не приходилось – иной перспективой была только стоянка посреди леса.

В носу засвербело. До чего же влажная осень, не ровен час все лесные тропы превратятся в болота, и тогда часть припасов придётся бросить. А если ещё и грозовой фронт нас догонит… Нет, нет! Хватит думать об этой ерунде, так я точно не поправлюсь.

Погода стояла пасмурная, но спокойная и тихая. Ветер дул южный, неприятный, но он обдувал землю – были неплохие шансы пройти по самым опасным участкам на этой неделе и несильно засесть.

Поневоле я покосился на Синдзи. Он сидел на камне рядом с костерком и с умиротворённым видом чистил картошку. Уж не знаю, где они раздобыли сухих дров, но почти не дымило. Учатся – хорошо. Иногда Синдзи брался за половник и неспешно помешивал грибной суп в котелке. Из всей нашей компании он лучше всех умел готовить. Стоило только покопаться в памяти, как сразу становилось понятно – это у него ещё с тех времён…

Рядом с ним, спиной ко мне, сидела Аска. Разложив на краю того же камня кусок брезента, перепачканный в масле, она разобрала свою М16 и теперь тщательно чистила и смазывала каждую деталь. В таких условиях за оружием вообще следовало очень тщательно следить, а особенно за этой винтовкой. Всем она была хороша, да только капризна до ужаса. По этой причине я и предпочитал револьвер – его так легко не заклинит.

Оружейной смазки у нас оставалось немного, равно как и патронов. Тодзи позволил забрать часть того, что было у напавших додзоку, а остальное сам прибрал к рукам, даже пулемёт. Айда говорил, что подбили меня из этой штуки, и поневоле я почувствовал приступ жадности: меня, значит, секут очередью, а я даже оружие у обидчика отобрать не могу.

Ну, на самом деле в этом был смысл: зачем брать тяжёлое оружие, которое расходует и без того редкие патроны быстрее, чем Аска может повторить моё имя трижды за раз?

Чуть поодаль нашёлся и Айда. Он тоже занимался оружием – моим. Да, точно, я же отдал ему револьвер как раз перед ранением. Сейчас он поднёс банку со смазочным малсом к огню – она была очень некачественной, и начинала понемногу загустевать даже при температуре чуть выше нуля. Что же будет, если мы не успеем в форт Фуюцуки до холодов? Надеюсь, нынче удастся пополнить запас более современной смазкой, армейской, не то мы и оставшиеся патроны не успеем расстрелять.

Аоба, бедняга, маялся на окраине лагеря и постоянно смотрел куда-то вдаль пустым взглядом – не взглядом часового, осматривающего подозрительную местность. Остальные, похоже, пошли на поиски того, чем можно поживиться.

Нужно нам поскорее сниматься отсюда. Залижем раны, очухаемся и уйдём. Ах чёрт, ещё ведь ползуны… Вот эти проблемы сейчас ну совсем не к месту.

Мотнув головой, я отогнал тяжёлые мысли, прикрыл за собой дверь и сделал шаг к костру.

-Ну как, уже скоро? – с нетерпением спросила Аска у Синдзи, загоняя возвратную пружину затвора на место. – Страх, как жрать хочется.

-Почти готово, - негромко ответил тот. Поругались? Да нет, не похоже. – Минутку ещё подожди.

-В еде, как и в бою, спешить не стоит, - сказал я и положил ей руку на плечо.

Если бы я этого не сделал, она бы точно вскочила и растеряла бы незаменимые запчасти.

-Кадзи! Ты как? Хорошо себя чувствуешь?

Нет, не очень. Только об этом я ей, да и остальным, никогда не скажу. Получить пулю – это легко, совсем не то, что нести ответственность за всех этих людей. Или правильнее было бы сказать «детей»? В этом мире мы все дети. Дети, не знавшие родительской ласки и брошенные на произвол судьбы.

-Всё нормально, - ответил я и сел рядом.

-Ну, наконец-то, - с напряжением произнёс Айда. – Вот, возьмите.

Он протянул мне мой револьвер – почищенный, смазанный. Я принял его и для верности ещё раз осмотрел, прежде чем убрать в поясную кобуру. Нравился мне звук, издаваемый крутящимся барабаном: он мне всегда почему-то напоминал работу часового механизма и помогал сосредоточиться.

-Спасибо, отличная работа, - похвалил я, глядя Айде прямо в глаза.

Он отвернулся и побрёл на своё место, буркнув невнятное «не за что». Уж не Аска ли этому виной? Просил ведь держать наши отношения в тайне! От этого и раньше-то могли возникнуть проблемы, а теперь, когда она осталась единственной девушкой в отряде, - подавно.

Пока их учишь, помогаешь им выжить и разобраться в ситуации, они все слушают, рты разинув, но потом, когда твёрдо на ноги встанут, щенячья преданность быстро проходит. По любому поводу возникает своё мнение, которое кажется им непременно правильным.

-Суп почти готов, Кадзи, - радостно доложила Аска, указывая на исходящий паром котелок.

-Вы молодцы. – Сам не знаю, за что их похвалил. Захотелось – похвалил, чего, вроде бы, плохого?

Тяжело вздохнул Айда, закупоривая банку со смазочным маслом и аккуратно заворачивая шомпола в старую тряпку. Он действительно любил возиться с оружием. Я не любил – просто умел, потому что помнил, а он… Он всегда таким был. Ту же Аску он научил ухаживать за винтовкой, а вовсе не я.

-Всё, готово, - сказал Синдзи. – Можем есть.

***

Я велел есть скоропортящихся продуктов вдоволь – лучше пойдёт впрок, чем в распутицу бросать всё на дороге. Для ползунов откуп и так был готов с первого дня, как мы пришли в лесной приют. Я был бы рад избежать с ними встречи, но это невозможно: пока мы в их лесу, то обязаны играть по их правилам. Игра по правилам против войны без правил – тут ответ один, сколько его не ищи.

До форта Фуюцуки не очень далеко, если напрямки идти по открытой местности, но нас там засекут и перестреляют в два счёта додзоку. Уж который год ходим этим лесом – долго, но более-менее безопасно. По-другому – никак. Даже Айда с его талантом искать тайники и обходные пути тут бессилен: талант, знания – это всё бесполезно, надо просто следовать правилам, которые диктует нам этот мир. Кто бы его ни придумал, он, должно быть, очень ненавидел людей, раз обрушил на них все эти испытания.

То, что было с нами раньше, в том мире, что принято теперь звать до-жизнь, здесь не имеет никакого значения: был ли ты невинным школьником, солдатом или чинушей – неважно, у всех тут одна судьба на всех. И счастье тому, кто не может и не стремится вспоминать свою до-жизнь – нет от тех воспоминаний никакого прока, вред сплошной. В этом мире важны лишь знания и воспоминания об этом мире – это логично, на удивление логично.

Мисато мне постоянно говорила, что неважно, каким было наше прошлое, что нужно жить настоящим и не оглядываться те ошибки, которые совершил в других условиях.

«Другое время – другие правила».

Она была на все сто права, и я искренне сожалею, что так и не успел ей об этом сказать. Сожаление – единственная роскошь, которую мы можем себе позволить в этом мире. Сожаления – не припасы, они сами всегда идут с тобой рука об руку, их и искать не надо, и растратить их, как патроны в автомате, не выйдет.

Каждый уживается с сожалениями по-своему: кто-то всячески пытается сделать вид, что ему всё равно; кто-то хочет это обсудить; а кто-то уходит в себя. Я всегда призывал всех в группе поговорить со мной о том, что их беспокоит, повторял им это бессчётное количество раз, только бы вызвать на контакт. Ведь стоит только дать волю переживаниям, и – всё: либо не досчитаешься одного утром, потому что он уже лежит с пулей в виске, либо будешь смотреть, как другой в полный рост встаёт во время перестрелки. Очень важно знать, что ты не одинок, и что тебя понимают, - это действительно очень важно.

По мере сил я помогал, но все в итоге всё равно оставались верны своим привычкам, особенно, Синдзи. Он сильнее всех был склонен к переживаниям, и душой компании его было не назвать: он редко принимал участие в жарких спорах и даже в обычной болтовне перед сном, предпочитая думать о чём-то своём. Даже когда он работал – а бездельником его не назвала бы и резкая на слово Аска, - выглядел отрешённым и словно бы не озабоченным проблемами этого мира. А уж что он иногда вытворял под действием излучателей…

Я начинаю думать, что нынешний мир, в котором все мы застряли, - результат действий Синдзи. С каждым новым днём мне становится ясно, что это вовсе не так бредово, как звучит. Пусть правила и другие, но ведь их должен был кто-то выдумать, и у Синдзи для этого были причины.

Я неплохо помнил свою до-жизнь, помнил Синдзи, его отца – командующего Икари Гендо, - Ангелов… Вернее, мне кажется, что я помню: иногда – очень редко – воспоминания приходят чёткими, ясными картинками, будто сошедшими с журнальных страниц, но чаще – всё размыто, смутно, неуверенно.

Там, тогда, доходили смутные слухи о Проекте комплиментации, о том, что Синдзи – не просто Дитя-пилот «Евангелиона», и обладает возможностями, лежащими за пределами привычного человеческого понимания. Как тогда сложно было поверить, так и сейчас, но факты… Факты говорят сами за себя.

Помню, с год назад нам крепко досталось от додзоку: нам повезло, мы легко отделались, но под воздействие излучателя всё же попали и неслабо. Синдзи как самый чувствительный из нас пролежнем лежал трое суток кряду.

Мы тогда всё думали, может, погода финтит или это нас так крепко приложило, что уже день от ночи отличить не получается: ни один листок, ни одна травника не шевельнулись за те трое суток; мёртвое, холодное серое небо превратилось в монолит, и облака будто бы тоже встали на якорь, висели себе над нами и висели. Предположили, что просто причуды какие-то, а Мисато сказала, что где-то рядом ещё излучатель работает.

Странное это чувство, сложно его описать. Я многих смутно помню, знаю то, чего, по идее, и знать-то не мог. В до-жизни я был кем-то вроде аналитика, и с тех пор я не забыл, как складывать два и два.

Уж не знаю, каким образом, но Синдзи создал это место и перенёс всех нас сюда – тех, кого он знал. Не выдержав боли, положил конец одному человечеству и воссоздал новое по его образу и подобию. Но что бы им ни двигало, он всё забыл или специально сделал так, чтобы самому ничего не помнить, не знать о том, что ему довелось пережить и с чем столкнуться.

Это… ужасно. Но пока никого эти шутки с памятью всерьёз не волнуют, всё хорошо – никто не задаст Синдзи вопросов, не вынудит его вспомнить то, что он сделал и во что превратил жизни окружающих. Мне страшно представить, что может произойти, если к нему вернётся память. Последствия вообразить мне столь же трудно, как и понять, каким образом Синдзи вообще оказался способен сотворить подобное.

Комплиментация. Должно быть, всё дело в ней.

Ах, если бы только Мисато осталась жива. С ней мне было всё по плечу, мы могли и додзоку уделать, и во всём разобраться, да что угодно мы могли с ней вместе! Без неё, один я не потяну, не сейчас.

***

Заначенная фляжка с коньяком, опустела она в рекордно короткие сроки. Ну что ж, хотя бы пить я всё ещё могу так же, как и раньше. С таким количеством можно было продезинфицировать ранения целого отряда, отогреть замёрзшего человека, а ещё – жить со своими переживаниями.

Пей до дна, чёрт подери, а остальным – по чуть-чуть! Давай, Кадзи, до последней капли! И не вздумай сожрать груши – это не закуска, а часть походных запасов. Чёрт, как же дерёт-то… Зато греет.

Мисато вечно меня корила за то, что я прикладываюсь к бутылке. Говорила, однажды разобьёт мне её об голову, только бы я сохранял трезвость ума двадцать четыре часа в сутки. Она тоже верила, что вместе мы справимся с любыми трудностями. Мы идеально друг друга дополняли: напористая и сметливая Мисато, более рассудительный и спокойный я – мы были отличной командой, способной позаботиться о нашем, как она выражалась, «беспокойном выводке».

Уж не знаю, помнила ли она ещё больше, чем я, о нашей до-жизни или же просто понимала меня с полуслова, но иногда у меня возникало чувство, что она меня знает много дольше, нежели я – её. И этим она была прекрасна: прекрасная женщина, прекрасная любовница, прекрасный солдат. Если бы я назвал её своим идеалом, то ничуть не погрешил бы против истины, но она бы, уверен, от души посмеялась – своим заливистым, заразительным смехом.

Увы, я не сказал ей об этом – не успел. О многом не успел сказать, уже если на то пошло, и она тоже: понимала ли, что я чувствую, чувствовала ли то же самое, верила ли – ничего этого я от неё так и не услышал.

-Скоро должны ползуны прийти, - сказал Айда, вороша палкой практически потухшие угли.

Маленькие кусочки подлетали кверху и неслись прочь, влекомые вечерним ветром. Они гасли практически сразу, стоило им только поддаться потоку, они были точь-в-точь, как мы: если мы сдадимся, проявим слабость, то тут же угаснем, как эти угольки. И – как Мисато.

Вот она была, и вот её уже нет, а отделяла одно от другого лишь пуля и тот неуловимый миг, который проносится между выстрелом и попаданием. Бам – человека не стало. Но в чём-то Мисато, конечно, повезло – ей попали прямо в глаз, и умерла она мгновенно. Многим везёт меньше, и от заражения и кровопотерь они умирают по полдня, крича от боли и безысходности.

Мне тоже повезло: меня выходили и поставили на ноги, не дав загнуться и не дав отправиться вслед за Мисато. Быть может, мы бы повстречались снова в ещё одном, новом мире, продолжая цикл перерождения и каждый раз начиная сначала.

-Я слышал, - продолжал Айда, косясь на Аску, - от одного ходока, что в этих краях прошлый месяц выдался спокойным. Наверняка припасов ползунам будет мало, дуэли захотят.

-Эх ты, - со вздохом устало произнёс Аоба. – Что мрак-то всё какой-то? Давай, брат, за здравие, а не за упокой.

Айда съёжился и почти с мольбой посмотрел на Аску, а она – на меня. Наверное, искала поддержки, внимания, но всё моё внимание сейчас поглощало бесцельное созерцание того, что некогда было костром, давшим нам горячую еду, можно сказать, силы жить.

В общем-то, Айда прав. Если ползунам не выдаются лихие деньки, они просят честной дуэли один на один. Из таких живыми выходят обычно именно ползуны. Мисато была единственной на моей памяти, кто одолел ползуна. Как же нам без Мисато теперь?

Все уставились на меня в изумлении. Я что, ляпнул это вслух? Чёрт подери, слажать крупнее я не мог.

-Кадзи… - осторожно, словно прощупывая почву, сказала Аска. – Всё нормально?

-Нет, не думаю. – Боже, куда же меня понесло? Тормоза, тормоза… А-а, нет ведь никаких тормозов. – Живой от ползунов только Мисато уходила.

-Точно, - поддакнул кто-то, не понял, кто именно. Вроде, Аоба. – Кого нынче выберут, тому хана.

Аска сложила руки на груди – она так делала, когда была чем-либо недовольна, но пыталась это скрыть. Это я откуда знаю? Помнил или Мисато сказала?

-Кадзи, - вкрадчиво произнесла она. – Мисато… больше нет. Нужно придумать, как нам быть теперь.

Как тут ни думай, варианта два: довериться выбору ползунов и распрощаться с кем-то из нас снова, либо потребовать, чтобы дрался я. У меня шансы были выше, чем у всех остальных, – я всё-таки человек тренированный. А если фишка вдруг не ляжет, – что ж, я встречусь с Мисато быстрее, чем предполагал.

-Ничего уже не придумаешь, - сказал я, ощущая, как на глаза наворачиваются слёзы. – Вот будь тут Мисато, она бы…

-Кадзи, - снова позвала Аска. – Ты перебрал. Пойдём, тебе нужно проспаться.

Она решительно поднялась и взяла меня за плечи. На меня вдруг навалилась такая апатия, что я не стал сопротивляться и молча повиновался. Я вполне мог идти сам, но Аска прижалась ко мне всем телом, делая вид, что поддерживает.

Это всё – моя вина. Мы не должны были с ней сближаться, но я позволил, и – мы сблизились. Она хотела любви, я – утешения. С моей стороны было подло так пользоваться её расположением, стоило отказать, но сил в себе для этого я не нашёл.

Аска не понимала, насколько красива. Я думаю, она вообще имела о красоте приблизительное понятие, и потому, быстро повзрослев, она решила, что достойна исключительно взрослого мужчины. Не чтобы быть на особом положении, а чтобы просто быть: собой, женщиной.

Я должен был это прекратить, но в этом безумном, сером и смертельном мире «прекратить» приравнивалось к «убить», а убить Аску я бы просто не смог.

Пока Мисато была со мной, всё было просто. Я знал, чего хочу и чего хочет она, и мы всё могли. Теперь я лишь делал на автомате то, что умел: говорил, ободрял, наставлял и направлял. Делал, едва ли вкладывая во всё это душу.

-Мисато…

Аска толкнула меня, с силой, с чувством, я бы сказал, и я, не удержавшись, ударился затылком о бревенчатую стену. Было уже темно, и едва ли нас кто-то видел – источников света вокруг не было.

-Мисато, Мисато, - сказала она срывающимся голосом. – Достал ты уже со своей Мисато! Мисато умерла – её застрелили! Сколько можно?..

Не спроста Аске мы решили отдать нашу драгоценную винтовку – она прекрасно умела стрелять как пулями, так и словами. Они били в самые больные места.

-Аска...

-Что – «Аска»? Я, значит, для тебя просто подстилка взамен Мисато? Может, мне волосы золой выкрасить, чтоб тебе воображалось лучше?! – выпалила она со слезами на глазах, хватая меня за шиворот. – Кто я для тебя такая, Кадзи?! Отвечай!

-Аска, успокойся, - заплетающимся языком сказал я. В глаза ей посмотреть у меня не хватило ни сил, ни смелости. Я действительно не был уверен, что ей сказать. Я – отвратительный человек.

Аска залепила мне крепкую пощёчину, в глазах на секунду посветлело, и я увидел, что она плачет.

На шум прибежал Айда.

-Всё… всё нормально? – неуверенно спросил он.

-Пошёл вон, - прошипела Аска. – Гони всех спать. Я и Аоба подежурим первыми.

Она отпустила меня и пошла к кострищу, а я – не помню даже, как добрался до койки.

***

Очнулся я резко, сам не зная, почему, но стоило мне только раскрыть глаза и попытаться вскочить, как меня тотчас остановили. Сильная рука в перчатке закрыла мне рот и без труда уложила обратно на койку. Только тут я увидел перед собой закамуфлированную маску и приложенный к ней указательный палец.

Ползун!

Я снова попытался встать, но он меня удержал, продолжая настаивать, чтобы я не поднимал шума. В голове всё ещё мутилось, и с координацией у меня было не всё ладно, поэтому я долго приходил в себя.

Ну же! Ну же, Кадзи, хватит! Первое правило лесного приюта: не спорь с ползунами и молча жди, что они скажут. Второе правило лесного приюта: ползуны первыми не причинят гостям никакого вреда. Третье правило…

Глубоко вздохнув, я приподнял руки, показывая, что всё в порядке. Перчатка и маска исчезли, и мне удалось спокойно сесть. Все наши, кроме постовых – Аски и Аобы – ещё спали. Ползуны двигались совершенно бесшумно, я их не слышал – наверное, просто почувствовал. Один из них сейчас внимательно оглядывал комнату.

Он был одет в маскхалат и маскировочный костюм, сделанный из рыболовной сети, травы и веток. На голове – носил камуфляжную маску, солнцезащитные мотоциклетные очки и нечто вроде толстого металлического ободка, съезжающего к самым бровям.

Дверь неслышно отворилась, и внутрь вошёл ещё один – точная копия того, что не дал мне раскрыть рта несколько секунд назад. Он показал своему товарищу на пальцах, что всё хорошо, - «окей», большой и указательный пальцы сомкнуты в кольцо, остальные – растопырены. Затем он кивнул мне и указал за дверь: «пойдём со мной».

Сердце бешено застучало. Лесные ползуны здесь, нужно молиться, чтобы их всё устроило, и как можно быстрее сниматься. Не стоит слишком долго торчать на виду у этих ребят. Только бы они дуэли не попросили, только бы, только бы.

На улице стоял такой густой туман, что дальше нашего лагеря не было видно ни на метр. Ползуны его с собой привели? В глухой, вязкой тишине терялись звуки даже моих шаркающих шагов, а ползуны и вовсе превратились в призраков – тёмные, едва различимые тени где-то там, за липкой, ледяной поволокой.

-Кадзи, - шёпотом позвала Аска.

Только тут я заметил и её, и Аобу – они стояли рядом со стеной дома. Оба были до смерти напуганы, и я поспешил подойти к ним. На лице Аски не осталось и следа вчерашней ссоры, сейчас она боялась и с широко раскрытыми глазами смотрела на меня, ища поддержки.

-Спокойно, - шепнул я. – Всё нормально.

Да, если кого-то из наших вызовут на дуэль, они умрут в первые же десять секунд – из-за страха. К тому же, я давно понял, что ползуны – вовсе не лесничие, не поддерживающие по доброте душевный приюты в глухих лесах у подножия гор. Бывшие спецназовцы, солдаты – подготовленные к такой жизни и готовые ко всему люди, которых не страшит ничто. Напротив, их самих словно боится сам лес, сама природа.

Тот, что вывел меня и дал удостовериться, что с постовыми всё хорошо, жестами скомандовал товарищу будить остальных.

Я обернулся к нему и шёпотом сказал:

-У моей койки. Забирайте.

Закрытая капюшоном и маской голова коротко кивнула. Внутри потёк холодный ручеёк: они окружили лагерь и прочесали местность, увидели откуп, но не спешили уйти. Это могло означать лишь одном: в последнее время дичи у них было немного, и жилось им скучно. Значит, быть дуэли.

Выходили биться ползуны честно, без хитростей и уловок, но это не делало победу над ними ближе. Лишь Мисато удалось победить в рукопашной схватке ползунов, и то они выжили и преспокойно ушли. После себя они живых не оставляли. Ещё одно правило: вышел на дуэль – поставил на кон свою жизнь, проиграл – отдал жизнь, выиграл – забрал.

На моей памяти никто ещё не забирал жизни ползуны. Даже додзоку, наводящие на ходоков ужас и вытворявшие всё, что им заблагорассудится, держались от владений ползунов подальше. Через Айду я слышал, что огромный отряд додзоку, имевший в запасе две излучателя, попытался силой взять один из лесных приютов. В результате – все погибли.

Левый кулак ведущего ползуна упёрся в правую ладонь, и сердце у меня ёкнуло. Ну почему не наоборот? Упрись правый кулак в левую ладонь, и это бы означало «уважение, благодарность». А то, что он показал мне сейчас – вызов на поединок.

-Я пойду, - шепнул я, стараясь не смотреть на Аску. Если она задёргается, ей тоже может достаться: ползуны терпеливы, но и у их терпения есть предел, а узнать, что за этим пределом лежит – означает оказаться на краю гибели.

Ведущий коротко мотнул головой. На меня он не согласен. Чёрт подери! Да вы что, издеваетесь? Я что, для вас слишком слабый, потому что раненный?!

За порог вышли все остальные. Выглядели они, должно быть, ничем не лучше меня. Им позволили подойти ко мне, потом попросили выстроиться в ряд. Таким образом ползуны выбирали претендента. Уж не знаю, какие черви копошились в их головах, но чётких критериев не было: ни самый слабый, ни самый сильный, ни самая красивая…

Случайный выбор случайного человека. Ведущий указал товарищу, который, видимо, и собрался драться, выйти вперёд. Тот скинул с себя маскхалат, оставшись в одной армейской камуфляжной форме, и сделал шаг.

-Меня! – вдруг горячо зашептал Айда, тоже подаваясь ему навстречу. – Я готов! Выберите меня!

Он скользнул дрожащим, испуганным взглядом по мне, за тем – дольше – по Аске, и вновь повторил:

-Выберите меня!

Ползун легко, но в то же время с силой толкнул его обратно в строй и указал на парня рядом с ним – Уехару, крупного, здорового, сильного. Айда поник и съехал по стене на землю, а Уехара едва не последовал за ним. Бедняга весь трясся, как осиновый лист на ветру.

-Постойте, - обратился я к ведущему, - пусть это буду я.

Снова покачивание головой. Ещё одна попытка, и я буду не «вместо», а «следующим». Оружием ползунов не напугать, а словами – не переубедить. Они всем своим видом давали понять, что нужно смириться и играть по правилам. Да, для них дуэль – это игра. Игра в игре по правилам, выписанным из правил.

Уехаре дали нож, точно такой же ползун-дуэлянт вытащил из-за голенища сапога: прочный, острый, смертоносный – десантный. Такими резали проволоку и глотки, вспарывали животы и свежевали добычу. Один удар, и всё – игра окончена. Жестокая, бесчеловечная, но – игра: в ней есть строгие ограничения, которые организаторы не нарушат, а если нарушим мы – поплатимся.

Нам оставалось лишь молча смотреть, как сходятся дуэлянты. Уехара тяжело дышал, был весь, как на пружинах. Ползун же двигался плавно, неуловимо, как змея. Он и вправду словно переползал с места на место, а не шаги совершал – очень плавно, очень успокаивающе.

Они обменялись пробными ударами – так, в пустоту, - разошлись, снова начали сходиться. Неспешно, спокойно, упруго. Уехара сделал мощный выпад, и ползун отступил. Я моргнул, решив было на секунду, старый я дурак, что всё хорошо, а ведь вышло наоборот: всё плохо – ползун просто прикидывался, заманивал.

Зарычав, Уехара кинулся на ползуна, думая, что противник открылся. Я выпалил, чтобы он держался подальше, но было поздно. Ползун перехватил его руку, вывернул, а затем воткнул нож ему чуть выше сплетения рёбер, в самое сердце. Чтобы Уехара не вскрикнул, рот ему закрыла рука в перчатке. Та же самая, которая несколько минут назад затыкала и меня. Вызовись я, она бы заткнула и меня – второй раз, навсегда. Но тогда Уехара был бы жив!

Ползун вынул нож из раны, вытер его, затем принял из рук товарища маскхалат и накинул его. Так они и ушли: забрали припасы и растворились в густом тумане, неслышно, как призраки. Единственным напоминание о том, что эти призраки были реальны, осталось стынущее тело Уехары и лужа крови, растекавшаяся под ним.

Ползуны не запрещали хоронить убитых, но требовали, чтобы это делали подальше от лагеря. На негнущихся ногах я подошёл к телу. Глаза ему закрыли – своеобразный кодекс чести воинов. Кое-как я взвалил тело на спину, поднялся, и тут у меня подогнулись коленки – сыграл оставшийся в организме алкоголь. Я рухнул на землю и едва не распластался под тяжестью бездыханного тела.

Ещё тёплая кровь затекла мне за воротник – это для меня было уже слишком. На глаза начали наворачиваться слёзы. Мы что, мало настрадались? Мало нам было додзоку? За что этим детям такие испытания? Я, я должен был быть на месте Уехары – мне уже можно, да нет, мне уже давно пора умереть, а они должны жить – они ещё и жизни-то не видели!

Первым ко мне подошёл Синдзи: неуверенная походка, неуверенное дыхание, неуверенная попытка помочь подняться. А у меня в голове всё кружилось: Синдзи, Синдзи, Синдзи!..

-Синдзи! – прохрипел я, вцепившись в его руку и усадив тем самым рядом с собой. – Синдзи! Ты же можешь… Ты можешь всё изменить, я знаю! Прошу, верни всё назад! Это в твоих силах!..

Охнув, он вывернулся и отскочил, шлёпнувшись на задницу. Затравленно глядя на меня, он отполз назад. Его пробила дрожь, он обхватил колени и оглянулся: позади было лишь старое дерево.