Еремей дергал подол матушкиного платья и не мог сдержать слезы. Он был уже взрослый, видал одиннадцать зим, поэтому он не должен был плакать. Батюшка всегда говорили, что взрослым мальчикам плакать негоже.
Матушка неотрывно смотрели на горящий частокол и их губы что-то шептали. Голос был настолько тих, что Еремей, стоящий подле нее, никак не мог разобрать слов.
- Матушка! Очнитесь, матушка! - Еремей кричал все громче, пытаясь вырвать матушку из диковинной зачарованности.
Поток белого пламени разметал частокол и ворвался в городок. Взорвалась кузня и кабак, в котором любили отдыхать батюшка, и куда частенько бегал Еремей, помогая батюшке дойти домой.
Пламя гудело и расползалось по улицам, опаляя даже на таком расстоянии. Теперь Еремей был напуган пуще прежнего, а слезы полились ручьями.
- Матушка! Матушка, очнитесь!
Матушка вздрогнули и, охнув, нагнулись к Ереме:
- Еремушка, родненький! Цел?
- Да, матушка. Матушка, отец сказали, чтобы я Вас нашел и передал, что с севера уже идут.
- А чего ж он сам не пришел, Еремушка?
Ерема всхлипнул.
- Они.. они побежали к дружинникам у частокола. Сказали, коли на медведя ходили, то и нонче подсобить смогут. Наказали их не дожидаться и с Окунева бежать.
Матушка еще раз взглянули на пламя, что охватило весь видимый частокол, и посуровела.
- Погодь маленько, Еремушка.
Матушка побежали в избу, но вернулись быстро. Отдали Ереме один из отцовских ножей, а второй себе оставили.
Вой огня на миг стих и Ерема услышал странные звуки: низкий гулкий грохот, что снова и снова повторялся. Грохот доносился из-за стены пламени, что нонче была заместо частокола.
Ереме вспомнились потешные барабаны, на которых иногда играли умельцы. Грохот, что теперича почти заглушил гул пламени, могли издавать такие же барабаны, только очень и очень большие.
Матушка схватили Ерему за руку и побежали, да столь быстро, что Ерема едва ногами успевал перебирать. Вокруг мельтешили знакомые и незнакомые лица, а матушка бежали и распихивали всех, кто стоял на пути. Когда же они резко остановились на холмике у церкви, Ерема влетел матушке в спину и едва не свалил их с ног.
- Простите меня, мату... - Ерема так и не смог договорить. Он глядел на маленькую площадь под  ними.
Площадь звали Подцерковною, ибо стояла она точнехонько под холмом, на коем церквушка Единого Бога находилась. Единого Бога вельми почитали батюшка, а матушка за то батюшку ругали почему-то. Площадь эта нонче полна была женщин, детей да стариков. Толпились они и бранились, тыкая пальцами в южные врата. Ерема глянул на врата и обомлел — те были закрыты.
- Что ж они, ироды, делают — выдохнули матушка и повернулись к Ереме — Родненький, помнишь, что делать нужно, коли я ведовствовать начну?
Ерема кивнул, быстро прижался к матушке и обхватил  ее двумя руками.
- Вот и молодец, Еремушка. Не отходи от меня родненький.
Матушка выдохнули, взмахнули руками и Ерема ощутил как его ноги отрываются от промерзшей земли. Люди на площади вскинули головы. Детишки удивленно хлопали глазами и толкались, но люд постарше лишь хмуро глядел на летящих. Брань стихла. Ерема старался не подавать виду, что ему летать впервой и крепче хватался за теплую руку матушки.
Коснулись земли они уже у самих ворот. Люд расступился, давая им место. Перед самими же воротами стояла тройка дружинников. Все в кольчугах, с красными щитами, что всегда Ереме застывшими каплями казались, и с булатными мечами в руках.
Матушка окинули их взором от которого и сам Ерема поежился.
- Открывайте ворота.
Вперед выступил усатый дружинник с серыми глазами. Глядел он на матушку непочтительно и, похоже, ничуть не боялся.
- Князь не велел, нехристь ты поганая. А теперь поди прочь. Ангелы спустились с небес дабы покарать нас за грехи наши. Покарать за то, что терпели мы грязную ворожбу твою богопротивную.
Ерема ощутил как матушкина рука напряглась.
- Северный частокол в огне. Ангелы твои — матушка скривились — скоро придут и сожгут всех нас. Не ради себя прошу, а ради детей — взмахнули рукой себе за спину — отвори ворота.
Люд за спиной, затихший было, услышав последние слова, загомонил пуще прежнего. Кто-то даже завопил, что коли ворота сами не откроют, то дружину и принудить можно.
Усатый дружинник нахмурился, матушка напряглись и вскинули руку, то ли в умоляющем жесте, то ли желая ведовство творить, но в сей миг сзади что-то заскрипело, заурчало и начало грохотать.
Ерема, как и весь люд на площади, оглянулся. Церквушка, давшая название площади, начала рассыпаться, будто не имелось боле опоры под ней. Грохотали об землю камни, выпадающие из кладки, взлетел в небо медный колокол и рухнул прямо на площадь. Люд завопил, начал тесниться ближе к воротам, а Ерема глядел, как белая стена пламени поднялась за церковью.
Матушка больше не колебались. Взмахнули рукой и закричали слова злые голосом гулким. Зверье же, что было на площади и в ближних домах, воем ответило да бросилось на дружинников. Собаки бежали, стелились по земле, прыгали, пытаясь если не укусить, то хотя бы сбить с ног.
Ерема увидел как двоих дружинников повалила пятерка собак. Собаки вцепились в лица и горла, громко зачавкав. Еремей хотел отвернуться от творившейся жути, но даже глаза сомкнуть не мог.
Усатый отбросил щитом здоровую косматую псину и быстрым взмахом распорол ей брюхо. С криком: «Сатанинская шлюха!» он побежал к матушке, но тотчас на спину усатого запрыгнул черный кобель и вцепился ему в затылок. Крик стал безумным воплем.
Матушка стояли спокойно глядя на происходящее. Люд за ее спиной ворчал, но не вмешивался. Стена белого пламени стала медленно спускаться с холмика.
Когда с дружиной было покончено матушка махнули рукой в сторону врат и десяток молодух побежали сдвигать бревно, запиравшее ворота.
Бревно быстро скинули на землю, а стена огня едва-едва добиралась до Подцерковной площади и Ерема выдохнул. Душный страх из груди ушел, матушка расслабились, а ворота отворились.
Матушка удивленно вскрикнули. В ворота ворвалась диковинная тварь: безглазая вытянутая голова, огромный рот полный острых зубов и короткие черные крылья, что медленно колыхались за спиной. Тварь была покрыта то ли белой чешуей, то ли сие был неведомый Еремею доспех. В правой руке чудище держало короткий клинок, расширяющийся к концу.
«Усатый назвал их ангелами» - вспомнилось Еремею. Жуткая диковина ничуть не походила на тех ангелов, что Еремей видел в церквушке.
Молодухи с воплями кинулись к матушке, но ангел, неразличимыми движениями, подсек одной молодухе ноги, а второй вогнал клинок в спину. Быстро добив упавшую, он развернулся к матушке и осклабился. Псы уже прыгнули на него.
Еремей боялся вдохнуть глядя на мелькающий клинок, что рассекал собак одну за другой. Матушкина рука дрожала, а люд за ее спиной кричал и бесновался. Стена белого пламени стала медленно подбираться к задним рядам.
- Родненький, отойди теперь мне за спину, - голос матушки дрожал.
Ерема юркнул матери за спину. Чудище расправилось с животными и вновь остановилось, направив морду на матушку.
Матушка полоснули себя по ладони ножом и побежали к чудищу, роняя капли крови на землю. Ерема моргнул и теперь глядел не на матушку, а на разъяренную медведицу, что силилась достать лапами мелькающую белую тень.
Каждый миг на медведице появлялись кровоточащие порезы. Мелькнула белая тень — порез. Снова мелькнула — и вновь порез. Медведица ревела, била лапами во все стороны, но дотянуться до тени не могла.
За спиной раздался многоголосый вопль. Стена пламени коснулась задних рядов.
Дрожащими руками Ерема достал из-за пояса отцовский нож. Страх вернулся, душным комком надавив на быстро бьющееся сердце. Однако вопль раненной медведицы избавил мальчика от колебаний. С громким надсадным криком Ерема побежал вперед, силясь предугадать где мелькнет белая тень.
Удар волосатой лапы сбил Еремея на землю. В груди болело, лоб был рассечен и кровь стекала по лицу. Но главное — белое чудище лежало на земле, разорванное почти пополам. Земля вокруг чудища была забрызгана яркой-яркой кровью. Еремей приподнялся и увидел матушку. Матушка лежали неподвижно, а в животе у них торчал диковинный клинок, что расширялся к концу.
Люд побежал. Еремей попытался было подползти к матушке, но его подхватили старые жилистые руки и хриплый голос проскрежетал:
- Не дай мамке зазря помереть.
Руки держали цепко и волокли Еремея по земле. У него не было сил брыкаться, а отцовский нож потерялся при падении.
В воротах толкался люд. За воротами же он толпился. Старческие руки ослабли, и Ерема рухнул на землю. Над ним проскрежетало:
- Да неужто... Проклятье мое на ваш род да до колена седьмого — старческий скрежет превратился в тонкий визг.
Ерема отполз в сторону и приподнял голову. За южными вратами начиналась дорога, ведущая, как говаривали, аж до Теплого Моря. По этой дороге сейчас шли тысячи чудищ, как две капли воды похожих на то, что лежало нонче мертвым.
И около десятка их окружало оторопелую толпу. Ерема закрыл глаза и пожалел, что выронил отцовский нож. Глаз он больше не открывал.
                                    ****

Сахиэль окинул взглядом догорающий лилимский городок. Очередная Эпоха подошла к концу и ему было позволено вернуться в этот мир. Сахиэль посмотрел на тысячи, отданные ему в подчинение, и улыбнулся. Время Лилим заканчивалось. В этот раз Адамовы Дети не будут ошибаться.