2. Младший научный сотрудник ИКАРИ ЮИ

Меня тошнит. Мне худо. Мне противно. Даже не знаю, почему.

Возможно, потому, что я не думала, будто он может дойти до такого. Все эти годы считала его нормальным, хорошим, честным человеком, которому просто не повезло в меня влюбиться. Нет, ну а что делать – он был довольно милый человек, обаятельный, элегантный, симпатичный, остроумный, но вот воспринимать его как нечто большее, чем друга, у меня не получалось категорически. Хоть убейте. Бедный, бедный Гэндо.

Когда он признался мне в первый раз, я проревела весь вечер. От безысходности, от того, что он теперь будет страдать, от того, что пришлось причинить ему боль, чего я меньше всего хотела. От того, что мы уже вряд ли сможем общаться так же непринужденно, как раньше. От того, что нам ведь все равно нужно будет видеться и разговаривать по работе. Он из института не ушел бы потому, что работа многое для него значила, что греха таить, смыслом жизни она для него была. А я бы не ушла просто из принципа – я же не настолько альтруистка, чтобы полностью менять свою жизнь только ради чужого спокойствия. Про себя думала: если совсем невмоготу станет, так и быть, уволюсь.

Но как-то прошло все, жизнь вернулась в нормальное русло. И общаться мы вполне смогли, вернулась непринужденность через какое-то время. Он, конечно, иногда, замолкал неловко, да и комплиментами сыпал многовато и порой невпопад, но так что ж, все равно приятно. Да и нарисовалось у него что-то там на личном фронте – я искренне рада была.

А Кадзи – это случилось, что называется, с первого взгляда. Встретила его в торговом центре, разговорились. Встречаться начали вечером того же дня. Совершенно волшебные чувства, пьянящие, ослепительные. Мы были такие все из себя молодые и красивые, что не нуждались ни в чем и ни в ком, кроме друг друга.

И как назло – именно в то время ненавязчивые и полушутливые ухаживания Гэндо вдруг резко посерьезнели. Он дарил мне дорогие подарки, приглашал в поездки и так далее. А мне из-за этого было страшно даже в фейсбук свои фотографии с Кадзи выложить. И в какой-то момент я решилась. Прямо сказала ему: у меня есть молодой человек, мне с ним хорошо, мы строим планы на будущее и так далее. Потом сказала, что в этом свете мне совершенно неясно как реагировать на его ухаживания. Гэндо, как мне показалось, даже обрадовался вначале от такого поворота событий. Улыбнулся, рассмеялся и сказал, что очень рад за меня и как здорово, что я ему обо всем рассказала. Ну и у меня как гора с плеч свалилась.

Ну а дальше ничего, казалось бы, особенного, только рабочие вопросы. Ах да, я же тебе не сказала, где работаю и чем занимаюсь. Я – сотрудник лаборатории искусственной эволюции при университете Мэйдзи. А Гэндо – мой непосредственный начальник. Никто во всем мире не продвинулся в области создания гумаиноидных форм искусственной жизни так далеко, как мы. Во всяком случае, Фуюцуки и Гэндо так говорят.

Мы ведь одни из немногих, кто умеет разводить полноценных гомункулов, причем они выживают аж в восьмидесяти процентах случаев. Ну, искусственные люди, в пробирке выращенные, большой такой. Я первое время очень с них брезговала, на редкость противное зрелище, надо сказать. Потом так попривыкла, что даже кофе ухитрялась пить прямо в инкубационной.

Нет, сознания у них, конечно, нет, или, вернее говоря, души. Это просто тела, способные пользоваться безусловными рефлексами на уровне спинного мозга. Самое сложное, что могут – смеяться.

Их делают на основе нормализованной ДНК, синтезированной искусственным образом. Во всем мире таких людей нет, которые им родственники, просто некое среднестатистическое человеческое существо получается. Чужое ДНК им вживлять нельзя, потому что в таком случае теоретически возможно обретение сознания. Но у нас есть специальные фенотипические программаторы, которые позволяют придавать им индивидуальные признаки: форма носа, цвет глаз и волос, тому подобное. Но, кстати, цвет глаз и волос мы никогда не варьируем, он жестко заданный нашей ДНК – пурпурные глаза и иссиня-серебристые волосы. В природе такой фенотип не встречается, только в лабораторных условиях, поэтому мы всех гомункулов им помечаем. Как увидишь такого, так сразу понятно, что души нет.

А фенотипический он в том смысле, что мы программируем не ДНК, а транслирующую РНК. Есть для этого специальный вирус, который воздействует на участки по краям клеточного ядра, где происходит транскрипция ДНК на РНК. Этот вирус надо вводить гомункулу каждые две недели. Если не вводить три месяца, белки в теле разлагаются на аминокислоты, и гомункул заживо распадается на части.

Нет, можно вывести и стабильные особи. Даже не только вывести, но с помощью спецпрепаратов стабилизировать уже имеющихся и даже дать возможность размножаться и персонализировать их ДНК. Но, понимаешь ли, наша деятельность регулируется целой кучей норм и запретов. Ну понятно, все-таки, с тонкой материей работаем. Работать с одушевленными гомункулами нельзя, работать со стабильными гомункулами нельзя, работать с особями, способными размножаться - нельзя. Нам – только нам во всем мире – в порядке исключения разрешили проводить опыты по подгрузке в мозг гомункулов матриц поведения – это сложно объяснять людям, не знающим основ, - в общем давать им некие знания в виде загружаемой в мозг программы. Между прочим, большие перспективы у технологии. Если ее можно будет применить к живым людям – школы и университеты будут не нужны – загрузил всю нужную информацию – и, считай, образованным человеком стал.

А потом у нас начался новый проект «ева», ну, тут уж я подробности раскрывать не имею права, в общем мне пришлось проходить через достаточно сложные эксперименты, причем являясь не только экспериментатором, но одновременно еще и подопытной.

Скажу честно – мы все немножко врачи и привыкли спокойно относиться к обнаженному телу, но находиться голой в присутствии Гэндо, зная, что он ко мне испытывал, мне было немножко неуютно. Впрочем, он не проявлял ничего эмоционально тяжелого и все сеансы проходили в сосредоточенной рабочей атмосфере. Однако, судя по происшедшему, ему тогда удалось каким-то способом раздобыть образцы моего генотипа и фенотипа.

С тех опытов прошло почти два года, когда я на чистой случайности узнала – ну как на чистой, мне понадобились срочно некоторые материалы из его лаборатории, я ее открыла институтским ключом, сразу не нашла то, что мне было нужно, полезла в шкаф. Там мне и бросились на глаза рабочие фотографии – такие всегда делаются в процессе подготовки нового гомункула – ну, как он растет, как формируется, какой фенотип и так далее. Понимаешь этот гомункул – девочка – она была моей точной копией в копией. Телосложение, форма носа, расположение родинок и все прочие фиксируемые нами черты фенотипа – все было в точности, как у меня. На последних фотографиях даже прическа такая же.

Это он сделал. И честно говоря, я теперь не знаю, как мне жить с этим, как к этому относиться. Да, я догадываюсь, что сейчас ты скажешь «просто прими», но я почему-то не могу так. То, что его любовь проявляется в таком вот творчестве меня шокирует. Это с одной стороны красиво, с другой как-то гадко. Все-таки, это не стихи и не портрет и не гипсовая статуя, это существо из мяса и крови, пусть и лишенное души. И, конечно, я не подозревала, что его чувства имеют такой масштаб. Как мне ему теперь в глаза смотреть?

Наверное, я все же не выдержу и уволюсь. Завтра у нас как раз отчет о проделанной работе перед спонсорами, вот после него возьму и попрошу у Фуюцуки увольнения. Да, так и сделаю.