Что странно - пропустил я не так уж и много. Казалось, мир кардинально изменился за те несколько вечностей, что я провел в коме, а на самом деле - все осталось точно так же, как и год, и десять лет назад. Добавляется лишь одна новая деталь - Аска с первого взгляда невзлюбила мою новую сводную сестру, с которой я не успел толком познакомиться, и теперь, в последние мои дни в этом городе, я вынужден ежедневно слушать перебранки лучшей подруги и тихони Рей, которая в такие моменты совершенно преображается: щеки багровеют, глаза темнеют до какого-то невообразимо рубинового оттенка, а руки произвольно сжимаются в кулаки.

Они ругаются так часто и так громко, что мне только и остается гадать: подерутся они вскоре или же поцелуются.

Учебный год подходит к концу, экзамены проплывают мимо, оставляя позади горестные и не очень восклицания, и очередной этап моей жизни заканчивается у меня на глазах.

Осенью я переезжаю в середину Токио, где снимаю однокомнатную квартиру и хожу в элитную закрытую гимназию. Нелепо, но отца я вижу так же редко, как и раньше. Аска, Рей и остальные знакомые остаются там, в пригороде, и к своим первым летним каникулам я осознаю, что уже не могу вспомнить их лица.

Поэтому каникулы я провожу в городе - отец доволен хорошими оценками и оставляет мне эту возможность.

Школьные годы проходят одновременно медленно и быстро - в один день я без особого удивления надеваю мантию выпускника и читаю перед классом напыщенную речь о том, как буду по всем скучать. Какой-то парень с задней парты, поправляя на остром носу очки, спрашивает, как меня зовут.

Я отвечаю, что это уже неважно.

А потом я несколько лет учусь на следователя - читай, детектива. Возможно, назло отцу, который хотел, чтобы я получил высшее музыкальное образование, возможно, потому, что я чувствую музыку чем-то исключительно личным.

И вот он я - свеженький, с иголочки, детектив, боящийся вида крови и скучающий по школьным годам, когда был хоть кому-то нужен. Начальство скептически смотрит на мои попытки расследовать преступления вместе с полицией и раздумывает, куда меня можно сплавить.

Спустя полгода работы под прикрытием папиного знакомого начальник машет рукой и подает заявление на перевод. И да - меня действительно переводят куда-то в провинцию, на мелкий остров, название которого я не могу вспомнить, даже сходя с самолета. Хотя бы небо здесь чистое.

В аэропорту меня встречает глава местной полиции - коренастый мужчина лет пятидесяти, кирпичный цвет кожи которого идеально контрастирует с белоснежной щеткой усов. Он приветливо проводит меня в кафе и участливо спрашивает - не возьмусь ли я расследовать дело о пропажах людей, посещавших какой-то старый театр?

На мое скептическое предложение на пару дней закрыть его и поискать кости под половицами сцены начальник вздыхает и поясняет, что осмотр помещения был произведен уже трижды - с периодичностью в десять лет.

А пропажи продолжаются и того больше.

И, как бы оно ни было странно, меня усаживают в такси и отправляют на вечернее представление практически против моей воли и с чемоданом в руках.

Пока я еду по небольшому городку, в голове крутится один вопрос: неужели все эти исчезновения, длящиеся ни много ни мало тридцать лет, действительно связаны со старым театром, или полиция просто боится признать свою беспомощность в связи с растущей статистикой суицидов?

Впрочем, подобные мысли отпадают, как только я к этому театру подъезжаю. Он безумно старый, построенный в викторианском стиле: кажется, что он стоит здесь все сто, а то и двести лет, тёмный, изувеченный осыпающимися балюстрадами и лепниной, торжественно-мрачный в свете заходящего солнца. Пронизанный тайной. Я мог бы с легкостью поверить, что в нем по ночам гуляют призраки минувших дней, а тощие от недосыпа скелеты затаскивают невинных девушек за полки с консервированными пьесами Шекспира. Если бы не был детективом, конечно.

- Там минут через двадцать концерт начнётся, молодой человек, - таксист поворачивается ко мне лицом и добродушно улыбается, - если поторопитесь, ещё успеете купить билет. Хотя по пятницам тут обычно желающих послушать хоть отбавляй, сегодня почему-то народу маловато...

Пока водитель задумчиво топорщит усы и вспоминает расписание всех представлений за месяц, я рассматриваю парковку. На ней сиротливо мостится одиннадцать автомобилей, словно бы стесняющихся своей одинокой неуместности. Я выбираюсь из такси, кивая на прощание, и прохожу ко входу, арка которого зловеще нависает разверзнутой пастью древнегреческой гаргульи.

За массивными дверями - ярко освещённый холл, на удивление пустынный. В надежде, что ещё успею осмотреть его позже, я проскакиваю дальше - окно билетера тоже закрыто; больше того, на металлических створках толстый слой пыли, который видно даже за несколько метров. Дальше - концертный зал, откуда сквозь толстые стены уже слышен вой скрипок - представление идёт.

И я открываю двери.

На сцене стоит заломившая руки девушка со страдальческим выражением лица: я не понимаю, что она говорит, но оно и не требуется - искусственно поблёскивающие слёзы говорят о трагичности этой мизансцены. Сценическое мастерство меня никогда особо не интересовало, но тут и ребёнку ясно, что она переигрывает.

И потому я тихо пробираюсь около стены, оставляя актрису на сцене и воодушевлённую публику в зале на своей совести. За кулисами - пыльно и жарко, как и полагается: на стуле валяется шаль, на столе - тромбон, с трагическим хрустом под своей ногой я обнаруживаю разбитый пузырёк с бьющими в нос духами. Прямо на оборотной стороне занавеси висит расписание, и я сверяюсь с часами. Выходит, что постановка, идущая сейчас, закончится через несколько минут, а после неё будет тот самый скрипичный концерт, последний на сегодня. Я решаю подождать и послушать его, а уже потом разобраться в местной суматохе и, как минимум, найти директора.

Спустя пять минут за кулисы заворачивает довольная собой девушка, громко рыдавшая под аккомпанемент флейт не так давно, и с хохотом начинает на ходу стягивать с себя корсет, с кем-то по пути разговаривая. Я неловко кашляю, привлекая внимание, и девушка визжит - а вслед за ней и ещё две актрисы, идущие следом.

- Меня прислала местная полиция, - выхожу прямо под свет тусклой лампочки и злобные взгляды всего местного актерского состава, уже успевшего прибежать на девичьи крики, - с проверкой. Вы не будете против, если я встречусь с директором?

Девушка несмело смотрит мне в глаза и отвечает:

- Его сейчас нет, он в Токио на встрече с начальством, когда вернется - мы и сами не знаем. Можете поговорить с Табрисом, он у нас главный после Фуюцки, - на мой недоумевающий взгляд она уточняет, - ну, Фуюцки - это и есть наш директор. Пока ничем не можем помочь, но если что - обращайтесь! Меня зовут Мари.

Она хихикает, отбрасывая за плечи красивый высокий хвост, и протягивает ладонь. Я пожимаю её.

- Меня зовут Икари Синдзи. Приятно познакомиться.

Мари стаскивает платье, под которым оказывается удобное трико, прямо на моих глазах натягивает джинсы, валявшиеся на полу у нее под ногами, хватает из рук подруги очки и машет мне рукой, проходя в сторону темнеющего провала двери у дальней стены. Я на прощание киваю смущённым девушкам-актрисам и иду за ней.

Мари пружинистой походкой устремляется по светлому прямому коридору вперёд, но, не доходя до кабинета с табличкой директора, заворачивает в комнату слева от неё. На первый взгляд мне кажется, что комната пуста, но, окинув её взглядом ещё раз, замечаю на подоконнике фигуру молодого человека со странным наростом на плече. Он поворачивает к нам в голову и быстро вскакивает на ноги. Нарост оказывается скрипкой, которую юноша бережно убирает в футляр, прислоняет его к стене и только после этого подходит к нам.

- О, Мари, как выступление? - он наклоняет набок голову со светлыми, словно седыми, волосами и нежно улыбается. Мари вздёргивает подбородок.

- Как и всегда, все рыдали, как маленькие девочки, головы плюшевых мишек которых оторвали. Лучше познакомься с господином инспектором. Икари Синдзи, это Табрис. Табрис, это Икари Синдзи. Дальше разбирайтесь сами.

Девушка выходит из комнаты, и мне почему-то становится страшно. Я рассматриваю лицо Табриса, такое смутно знакомое, неуловимо близкое, и растерянно вздыхаю.

- Каору? - шепчу вроде бы тихо, но юноша замечает это и улыбается ещё шире - словно эта улыбка никогда не сходит с его лица.

- Если тебе угодно, Синдзи. Так ты не хочешь... присоединиться к нам?