Evangelion Not End
- Размер шрифта +
Заметки Автора к главе:

Отборочный этап. Первая пара: Морри против Мелькора. Работа Морри.

Море рокочет и гладко шуршит по гальке где-то далеко за окном; чайки визгливо кричат и снуют туда-сюда, словно неприкаянные призраки затонувших кораблей. Шорох дорожных шин и торопливые шаги теряются и стихают, на какое-то время оставляя ощущение, что весь мир исчез, и только этот дом и это море на Земле и остались.

Рина слышит звонок в дверь и сдергивает наушники, погружаясь в тишину квартиры. Она поднимается с кровати и бредет по коридору, на ходу пытаясь пригладить волосы. Это может быть только один человек.

 

– Хо, – приветствует Рина гостью и дожидается, пока та стянет покрытую снегом шапку и улыбнётся. У неё заиндевели ресницы и покраснел нос, а ещё кажется, что она вот-вот рассмеется – настолько лицо Хо радостно-оживлённое. – С возвращением домой.

 

Синее пальто занимает своё место на батарее, а небольшой чемоданчик – в углу. Рина знает, что на две трети он заполнен тетрадями – нотными и обычными, и оставшегося места едва хватает на запасной свитер и щетку. Хо наотрез отказывается покупать другой, более вместительный: якобы её и так всё устраивает. Рано или поздно, две трети любого пространства, где есть Хо, превращаются в обитель немой музыки.

Пока Рина ставит на кухне чайник, задумчиво поглядывая на пургу за стеклом, Хо проходит в единственную жилую комнату и начинает там шуршать: скорее всего, ищет, куда в этот раз переместилась тумбочка с её тетрадками, и свежую одежду. К тому моменту, как чайник закипает, шум скромно стихает, и девушка присоединяется к Рине – вытаскивает чашки, достает пакетики с детским карамельным чаем и аккуратно разливает кипяток. Это было бы похоже на возвращение в лоно семьи дочери после учебы заграницей, или отца из командировки, или служащей из декрета, если бы не полная тишина.

Рина искоса наблюдает за Хо, потягивая её любимый, до одури приторный чай и с удовольствием отмечает, что та ни разу не изменилась. Та же милая улыбка, гладкие волны темных волос, стройная фигура в заношенной футболке и глупых шортах с цветочным узором. Хо в её глазах являлась единственной постоянной лет примерно с пятнадцати. Сейчас им по двадцать пять, и ничего, совершенно ничего не изменилось.

– Как конкурс? – спрашивает Рина, подливая кипятка им обеим в чашки. – Хорошо выступила?

 

Хо склоняет голову, и ясно, что это значит: «отлично».

Рине не нравится, что её подруга всегда вот так внезапно срывается с места. Вечером – приглашение на выступление, следующим утром – купленные билеты и извиняющийся взгляд, спрятанный за хомутом шарфа. Но это – работа Хо. Её пальцы, тонкие, длинные и изящные, были созданы, чтобы бегать по клавишам фортепьяно, и это совершенно правильно. Не её вина, что Рина работает на дому и выходит на улицу хорошо если раз в месяц – отнести законченный перевод очередного романа в издательство и снова спрятаться в однокомнатной квартирке многоэтажки статичного российского городка.

 

Рина немного ревнует Хо к её работе, потому что той нравится играть – в конце концов, сейчас это такая редкость, чтобы работа приносила удовольствие! Но слушать её ей нравится. Особенно в дни, когда снег жалит лицо, стоит только открыть форточку, а сгущающиеся сумерки навевают мысли о чём-то романтичном, вроде свечи в полумраке и розового шоколада. В такие дни Хо любит играть Свиридова, и обычные вечера пропитывает музыка. Она и так везде в их квартирке: нотные листы торчат из-под стола, из шкафов, из карманов и шляп; однажды Рина нашла какой-то жутко сложный на вид этюд у себя под подушкой, пока ворочалась во сне. Когда Хо рядом, всё это звучит – и Рина представить себе не может, что для кого-то их привычное обоюдное молчание может показаться неудобным. На самом деле, оно тоже полно музыки.

Рина просит сыграть что-то от Джо Хисаиши, потому что она питает слабость к простеньким мелодиям из саундтреков мультфильмов, и Хо легко соглашается. У неё даже находится лист с парой его работ – разумеется, совершенно случайно, и Рина вовсе не удивляется, когда узнаёт в них свои любимые композиции. Они обе сидят у пианино, еле-еле втиснутого меж двух шкафов, и улыбаются: Хо – потому что играет, Рина – потому что Хо наконец-то дома.

Пока та собирает листы и рассовывает в только ей ведомые места, Рина незаметно убирает плеер, который всё ещё шипит чаячьими криками и плеском волн.

 

На улице давно стемнело, на часах двенадцатый час, и, по-хорошему, пора ложиться спать. Хо зевает и идет в ванную, тогда как Рина судорожно вспоминает, где лежит второе одеяло и не относила ли она его в химчистку. Кажется, всё же относила, а это значит, что им придется спать под одним.

Хо возвращается и клюет Рину губами в щеку, залезая в кровать и отворачиваясь к стене, и та присоединяется к ней после того, как чистит зубы и выуживает из недр шкафа вторые тапочки. Все так привычно: и тепло под боком, и мерное сопение, и сползающее с ног одеяло, - что Рина не может сдержать улыбку.

 

Хо дома.

***

Они знакомятся в юные пятнадцать лет, когда жизнь начинает играть красками, и ты чувствуешь себя особенным и совершенно не таким как все. Хо – новенькая в их классе – неприметная и мягкая, девочка-подушка, в которую сморкаются время от времени и просят списать домашнее. Когда её представляют им в первый день учебы, Рина даже не запоминает её имя – а потом некому его называть.

Хо немая от рождения.

 

Она сидит на уроках в наушниках, подперев голову рукой, и сквозь полуприкрытые веки смотрит на учителя; кажется, что она спит или витает в облаках. Рина иногда искоса кидает взгляд в её тетрадь и хмыкает при виде записанных аккуратным почерком конспектов. Она не знает, что думать по поводу этой странной девчонки – та вроде бы милая, но… такая нелюдимая. Отчужденная. Рине на самом деле иногда хочется толкнуть её плечом на уроке и шепнуть, что Сани сегодня не будет на истории и литературе, потому что она всегда просыпает по понедельникам, а у физрука воняет рыбой изо рта, и лучше к нему близко не подходить, - но что-то сдерживает её, всегда сдерживает. Быть может, грустный и чуть отчаянный взгляд Хо.

 

Рина иррационально боится – словно тронь её, и заберёшь не только голос, но и силу, и что-то гораздо более важное. Быть может, боится не только она, но и все остальные их одноклассники – это могло бы объяснить, почему Хо стала призраком с самого своего появления, но не почему получила эту дурацкую, насмешливую кличку. Никому нет до неё никакого дела, вот и все.

 

Где-то в конце сентября Рина подсаживается к Хо на перемене и просит объяснить ей последнюю тему по алгебре. Та, испуганно подняв глаза, начинает что-то строчить в блокноте, сразу же вынутом из сумки. Позднее Рина понимает, что это её единственный способ общения с людьми, помимо родных и врачей.

 

«Я не могу говорить», - немного коряво написано на странице, которую Хо вкладывает ей в ладонь. Рина улыбается.

- Это не так страшно. Я говорить не люблю. Просто напиши расшифровки формул, ладно?

 

Раньше Хо училась в специализированном учреждении для детей с ограниченными возможностями. Ей не повезло – в основном там были умственно отсталые или владельцы неполного набора конечностей. Несколько слепых ребят, которые читали, скользя пальцами по буквам и чужим лицам. Несколько глухих, учившихся снимать слова с чужих губ. Не было никого, кто мог бы поговорить с ней хотя бы на языке жестов.

Она стесняла других, потому что по глазам читать никто не умел.

 

Так как язык жестов знает далеко не каждый второй и даже не каждый двадцатый, Хо постигала способы связи с другими людьми – ей было что сказать. Вариант с блокнотами не подходил – бумага быстро кончалась, а ещё быстрее – чернила. Да и мало кто мог сидеть и ждать ответа минутами, потому что, хоть Хо и писала с поразительной скоростью, запись даже пары предложений занимала много времени.

 

Она пыталась вести переписки в сети, но быстро от этого уставала – ей был нужен зрительный контакт, а не безликие печатные буквы в онлайн-чатах. Это тоже было общением, это было её потребностью, но это откладывалось на крайний случай, когда немота вбивала её в землю.

Хо училась играть музыку. Ноты – это ведь тоже язык, и его знает куда больше народу, чем она могла себе представить. Клавиши фортепьяно, черно-белые, бело-черные, завораживали. К тринадцати она свободно участвовала в музыкальных конкурсах и концертах в пределах своего региона.

 

Играть ей нравилось. Все то, что она могла и хотела бы сказать, переливалось на чистые нотные листы и превращалось в нечто цельное и удивительное. Да, её мелодии были корявы, сбивчивы и негармоничны – но Хо и не была Моцартом. Все фальшивые ноты, вгрызаясь в уши, доставляли ей удовольствие. Впрочем, слушать она тоже любила – у каждого музыка была своей и говорила, пусть и похоже, каждый раз иначе.

 

Хо плакала под Аббу и улыбалась под Шопена.

 

Но музыка не была равноценной заменой человеческому обществу.

 

К пятнадцатилетию Хо просит мать – милейшую, к слову, женщину – перевести её в обычную школу, чтобы создать хотя бы иллюзию нормальности. Она знает, что мало что изменится, да и поговорить она ни с кем не сможет – но хотя бы услышит чужие жизни. Так она думает. Но послушать свою историю ей даёт только Рина – она так и не понимает, зачем тогда заговорила с ней, но ни разу об этом не жалеет.

 

В юные пятнадцать лет они обмениваются музыкой и друг другом.

***

На шестнадцатом дне рождения Хо в её комнате играют Смитс, и Рине кажется, что они вполне уместны: день совсем не весёлый. У них один торт на двоих, покрытый взбитыми сливками и обсыпанный мелко порезанной клубникой, и он, сладкий до вязи в зубах, не лезет никому в глотку.

 

– И что же нам делать, – почти патетично восклицает Рина и втыкает чайную ложку в крем. Та встает вертикально и не собирается падать. Хо доедает последний кусок со своей тарелки и облизывает губы, мягко качает головой в такт песне. Рина видит, как её губы шевелятся на слове «несчастливый», и срывается. Она целует её, чувствуя приторный вкус сливок, и чуть улыбается.  

 

Хо выключает Смитс и свет.

Дни рождения у них почему-то всегда заканчиваются одинаково – хотя в девятнадцать, после выпуска из школы, они начинают снимать вместе квартиру поближе к университету. Традицию отмечать праздники со сладким тортом, который никому не нравится, и песнями прямиком из прошлого века это не отменяет.

С каждым годом Хо становится всё уверенней и уверенней, Рина это видит. Это так странно – наблюдать за становлением чужой личности, в такой близи. Хо больше не боится тронуть человека за плечо и заговорить с помощью блокнота. Она больше улыбается, что-то агитирует, за что-то болеет, и всегда – рядом. Даже походка её в двадцать становится уверенней, а волосы – короче и зеленее, теперь они даже не прикрывают уши.

В университете её считают самой красивой девушкой курса, а заодно – и самой неприступной. На каждое предложение встречаться Хо отвечает извиняющейся улыбкой. Мало кто из влюбленных парней знает, что ответить им она в принципе не может.

 

Годы учебы проходят, но Хо не хочет работать по специальности – пока не хочет. Её приглашают в городской оркестр, и это удивительно, без высшего-то музыкального образования. А потом – на гастроли в другие города, не слишком частые. Она без раздумий соглашается. Рина же устраивается в местное издательское агентство переводчиком. Жизнь укладывается в спокойное русло. Рине нравится думать о ней, как о море в штиль. Кто знает, через сколько дней поднимется ветер?


Хо же всё ещё ищет себя, и единственное, что остается в ней неизменным, это Рина и музыка. Ни то, ни другое выкинуть она так просто из себя не может. Да и не сможет никогда. Но та маленькая одинокая девочка, имя которой как-то случайно потерялось в паспорте, умерла – как и та, у которой списывали конспекты, и та, которую Рина целовала на день рождения, и та, что красила волосы и ходила на митинги. Сейчас Хо носит растянутые свитера и играет на фортепьяно постоянную, как и ее самоощущение, программу. Ей кажется самым лучшим решением выражать через него свои чувства, как люди делали во все времена.

Может, когда-нибудь она напишет нечто грандиозное, что будет её абсолютно в каждой ноте, и тогда в ее жизни появится еще один этап. В этом произведении должно быть море Рины, звонкая надежда матери, фоновые шумы безразличия и затухающие и вновь гремящие звуки неё самой. Много, много, много событий-тонов и людей-мелодий.

Ночью Хо встаёт с кровати и, поправив на Рине одеяло, садится за стол, выуживая из-под кипы старых учебников английского чистый расчерченный лист, и начинает порывом записывать, записывать, записывать то, что так отчетливо играет в её голове. Хо распирает от всего того, чему следует прозвучать – что она сама хотела бы сказать. Она будто переносит саму себя на бумагу, запечатлевает себя умершую и живую. То, что она пишет – музыкальная автобиография.

 

А когда она будет закончена? Какая, на самом деле, разница.

За окном сквозь снежные хлопья пробивается рассвет. Хо поджимает замерзшие ноги под себя и оборачивается, услышав чаячьи крики на будильнике. Рина вертится и сгребает одеяло комом, прижимая его к себе.

Моря в её автобиографии будет больше, чем чего бы то ни было.

Вам необходимо Войти (Зарегистрироваться) для написания отзыва.
Neon Genesis Evangelion и персонажи данного произведения являются собственностью студии GAINAX, Hideaki Anno и Yoshiyuki Sadamoto. Все авторы на данном сайте просто развлекаются, сайт не получает никакой прибыли.
Яндекс.Метрика
Evangelion Not End