Evangelion Not End
- Размер шрифта +

«Человек всегда носит боль в своём сердце. Сердце его болит, поэтому вся жизнь для него - боль».





— Каору-кун… что…? — он не мог поверить в увиденное. Это лицо, этот голос, эта протянутая рука… всё это наводило на него ощущение чего-то тёплого и знакомого.

Дежавю. Не так часто он использовал это слово, чтобы описать свои эмоции. Чрезвычайный застой во всплеске выражения. Икари не мог вымолвить ни слова, силясь либо сбежать от иллюзионной мечты, которая крушила все его рамки реального, либо принять руку, не позволяя утерять момента близости. Он застывшим взглядом наблюдал за тем, как юноша, склонив голову в сторону, улыбается ему приторно-сладко, как и прежде пытаясь обмануть. Как и в те минуты уединения, змей старается обездвижить его, своей холодной чешуёй скользя по мальчишескому телу. Тонкая фигура словно олицетворение божественного света — столь же чарующий и отталкивающий. Возможно это всего лишь эффект видения. Апофеоз личности. Это уже не та призма, через которую преломляется его собственное мировоззрение. Обманка. Он снова ведётся на один и тот же трюк, доверять кому-то — значит повернуться к врагу спиной. Но Икари не может не смотреть на это бледное ангельское лицо. Всё, что ему хочется, это почувствовать мимолётное тепло и вновь и больше не потерять этого света. Тёмная душа изначально тянет корни к чьему-то ангельски-светлому и прекрасному, и даже если разум продолжает отталкивать это знание, прогнившая насквозь душа всё равно пытается паразитировать на других, пытается приблизиться к чему-то более одухотворённому, мечтает очистить скверну и принять прежнее состояние. Синдзи и не замечает, что его рука тянется к источнику света, он сам не осмысляет, когда уже касается холодной, но гладкой на ощупь кожи, и словно в страхе панически бросается на того, прижав к себе. Он не понимает, как уже рыдает, крепко сжав пальцами ткань пуловера, а затем поднимает взгляд на ненавистного, но столь родного «человека».

— Синдзи-кун… — недоумение читалось на лице альбиноса. Каору всё так же сохранил улыбку на лице, погладил мальчика по голове, пытаясь успокоить и привести чувства. Им было всё равно на толпу, в непонимании и осуждении смотрящих на разразившуюся сцену. Кто-то осудит, кто-то поймёт превратно… это было неважно. Воссоединение двух родственных душ — вот, что сейчас было важнее всего для самого Икари. Но противоречивые эмоции вбивались клином в его пустоту, сжимая и разжимая остатки здравомыслия, а постоянные боли в голове сопровождались неадекватной реакцией нервной системы. Хаотично мелькающие образы сводили с ума, заставляя мозг упорно работать и причиняя ощутимый дискомфорт.

Когда всё утряслось, и они оба молча дошли до прибрежья, откуда можно было наблюдать неплохой обзор на море, сидя на горячем песке и равнодушно направив взгляд на голубовато-серое полотно неба, Синдзи думал о том, что всё происходящее неправильная последовательность событий, исковерканная книга, страницы которой были перемешаны. Сейчас у него создавалось впечатление, что всё неправильно, что всё происходящее — лишь призрачное отображение желаемого за действительное. Но то лишь его догадки.

— Слушай, Каору-кун, почему ты жив? — пробурчал мальчик, уткнувшись носом в колени и шмыгая носом. Слёзы не прекращая орошали желтовато-белый песок, что приобретал такой цвет из-за рассеивания преломлённых лучей. Сжав руки в кулаки и неустанно бороздя ногтями кожу, чтобы почувствовать боль, Икари наслаждался мимолётным ощущением отрезвления, а затем вновь впадал в прострацию и окунался в мир пустоты и отчаяния.

— Ты не рад? Разве это плохо? Ведь ты хотел быть счастливым, — слова, сказанные на выдохе. Синдзи не видел выражение лица Каору, но даже по интонациям понимал, что-то сказано с согласием.

— Я не желал такого…! Я не настолько эгоистичен, чтобы возвращать тебя и Аянами в этот мир!!! Ты лишь хотел уйти и раствориться в небытие, а она никогда не чувствовала привязанности! Я не мог пожелать подобного. Это всё какая-то ошибка мироздания. Именно… не я… кто-то другой… я не мог… я не эгоист… хватит с меня — Икари прижал ладони к своему лицу, больше не плача, лишь только инициируя страдания, продолжая гнуть свою линию и притворяться самой несчастной и настрадавшейся душой.

— Да…, но то было моим собственным желанием. В этом нет твоей вины. Я же говорил, что смерть и жизнь для меня одно и то же. Но, знаешь, Лилим удивительные существа. Ваша воля к жизни — это нечто грандиозное и неповторимое. Она так заразительна. Вот мы снова встретились, Икари Синдзи-кун, — продолжая свои формальности, Каору скользил взглядом по фигуре зажатого мальчика, что уткнулся носом в колени. Солнце скрылось за дымчатой тучей, всё вокруг потускнело, потеряв насыщенные краски, сам Синдзи приподнял лицо, на котором отражалась лишь усталость и принятие.

— Чувства. Почему ты чувствуешь? — невнятно спросил он, тем самым временем водя пальцем по охладевшему песку.

— Поначалу мне было сложно понять чувства Лилим. Затем я начал проникаться ими…



Удивительно на что способно восприятие человека. А ещё больше… что есть те импульсы, постоянно подпитывающие и насыщающие их мозг? Поначалу у меня не было ничего, лишь сплошная пустота. Существуя, я стремился к чему-то неосознанному, то был подстёгиваемый интерес к человечеству в целом.

Этот мир сплошная загадка. Как найти ответ на вопрос, которого даже не знаешь? Итогом стало полное одиночество. Следуя своим глупым эгоистичным желаниям, я был заперт в клетку собственной ограниченности и не сразу понял, что сотворил.

Детство моё прошло в бессознательности. Я не осознавал кто я, ради чего живу, зачем я пребываю в этом мире. Всё, что беспокоило меня, это щемящее чувство одиночества. Я боялся оставаться в голимой тьме, мечтал выбраться из пут одиночества, найти доказательство своего существования.

Живя несколько лет в приюте, мне посчастливилось встретить молодую пару, которая хотела себе необычного ребёнка. Что они вкладывали в понимание этого слова, всё ещё остаётся загадкой, однако я был отдан на воспитание этим молодожёнам и вскоре после оформления всех необходимых формальных документов они стали моими опекунами. Постоянно говоря, что я одарён чем-то свыше, они обращались со мной словно с ребёнком, даже видя прогресс в моём развитии по сравнению с другими сверстниками. Он постоянно притворяется — говорили завистники. Он не талантлив — шло из уст других. Именно живя среди людей достаточно долгое время, я постепенно начал приобщаться к подобному существованию, и ко мне пришло не только понимание таинственной человеческой натуры, но и чувства, которые захлестнули меня с головой.

Родители… среди людей это нечто ценное и дорогое, то, что должно ставиться выше собственной жизни. Эта ценность — единственное, что есть у ребёнка в течение всей жизни. Возможно поэтому и мы, Ангелы, так стремились стать тем, чьим порождением мы стали. Образованный из ниоткуда импульс буквально прожигал насквозь, даря тепло и счастье, сжимая моё сердце и даря блаженство. Это светлое чувство я познал ближе к одиннадцати годам их заботы обо мне.

Друзья… у меня не было друзей так таковых, но были те, кто интересовался мною и пытался поговорить. Их вы, люди, называете иным словом «товарищи». Думаю, это чувство едино. Словно стёртая грань доверия, словно преодолённый барьер… необузданное чувство собственной слабости и беспомощности.

Привязанность, любовь, благодарность, смирение… личности человека настолько непонятны и непредсказуемы, что, существуя среди них, сам теряешь форму понимания и становишься объектом, который имеет собственные импульсы и всеми силами стремится к познанию ещё больше.

Невероятная форма души. Мне показалось, что я потерялся в дебрях собственного подсознания и уже не знал, как выбраться из глуши.

Если честно, я был зол на тебя, когда понял, что произошло моё падение. Я сам связался с человечеством и позволил себе стать обычным смертным, пребывая в чистилище, но то падение было из-за неоправданности чувств… из-за того, что я сам хотел повторения нашей встречи. Абсурдное и глупое желание уединения перешло в раздражение, а затем в радость. Я не понимал возникающих эмоций. Было ли то моим собственным решением? Задав себе этот вопрос, я окончательно утерял понимание самого себя.

Люди поистине нелогичные и интересные существа — сказал я себе однажды.

По правде говоря, этот мир, как и прежние, незначителен, неверен, возможно, он пуст изнутри. Мы прикрываемся за благими намерениями, лишь следуя своим собственным эгоистичным желаниям, и попускаем низменность своих поступков и стремлений. Мы стремимся друг к другу, и в то же время понимаем, что из-за ограничений не способны преодолеть этот барьер. Тогда мы просто теряемся в незнании, огораживая себя бесконечным количеством ложных проекций, что являются лишь плодами нашего разума, и считаем это реальностью, боясь столкнуться с неизбежной роковой судьбой.

Но даже так всё, чем были заняты мои мысли, это безграничным желанием вновь встретиться с тобой, найти тебя, сбежав от рамок, сковавших меня как человека. И вот… я нашёл тебя.

Разве то не чудо?



— Каору-кун… Счастье? Всё это время ты был счастлив? Скажи, каково это, убить вот этими руками? — поднеся руки к лицу, Синдзи стал пристально вглядываться в каждую линию. Хотя до он не занимался суеверием вроде хиромантии, сейчас ему стало интересно, какова же продолжительность его линии жизни.

Затем… образ в его видении внезапно исказился. Его ладони покрыты вязкой кровью, капли стекают вниз по запястью и достигают локтя. Он зажимает лицо руками, проводит пальцами по щекам, разводы крови остаются на его коже. Синдзи давно уже прогнил душой и телом. Это видение тому доказательство. Единожды убив, никогда не сможешь забыть это ощущение. Ощущение, когда собственными руками квасишь друга, превращая его в куски фарша. Отвратительно, ничтожно, от этого ощущения, слизкого и неприятного, холодного и резкого, словно острие ножа, не убежать, не скрыться. Оно будет преследовать до конца жизни душу мальчика, сколько бы раз он не переродился. Отвратительное ничтожное существование. Он устал от демонстрации своих эмоций, но сдерживаться мальчик не может — его существо словно разрывает наповал, собственная всеобъемлющая пустота пытаясь уничтожить и раздавить его изнутри. Бегство от реальности или чрезвычайный эмоциональный всплеск, сводящий его с ума. Круговорот нескончаемых образов вертится словно аттракцион в голове. Дыхание спёрто, не помогает даже постоянное насыщение кислородом.

— Прости, моя просьба была слишком эгоистичной, — произнёс Каору, смотря на то, как Синдзи сильнее впился в кожу ногтями, а по лбу его стекали капельки пота, которые затем переходили на ключицу. Икари дёрнулся в сторону, вплёл пальцы в шевелюру, ероша волосы и рассмеявшись над словами блондина, иронично и горестно.

— Ты заставил меня убить… заставил! Я не хотел этого чувствовать! Мои руки всё ещё горят, словно я ободрал их жгутом. Это пламя опаляет мою кожу, как только я вспоминаю о том, как… раздавил тебя… я!.. Я не был виноват в этом! — ведя монолог, Икари внезапно потерял контроль над телом. Словно то было велением его желаний, он набросился на Каору с расширенными от ужаса и безумия глазами и, вдавив его в землю, впился ногтями в его шею, сдавливая её своими пальцами со слабым напором — Почему? Почему именно я должен был это делать? Зачем ты вообще со мной связался? Я… не хотел этого! Если ты так сильно ненавидел меня, мог бы не притворяться моим другом!

Икари не чувствовал никакого сопротивления. Каору расслабил мышцы, давая понять, что примет любое наказание в ответ на проявление эгоизма. Но то раззадорило Синдзи ещё сильнее. Состояние аффекта достигло апогея и он, сходя с ума от горя и безумия, наполнившего его разум, сжал пальцы на хрупкой шее ещё сильнее, вкладывая весь свой негативный всплеск в это удушье.

— Я люблю тебя, Синдзи-кун. Этого не изменить.

То был регулятор. Как только Каору, что ещё находился в силах говорить, произнёс эти слова, в глазах темноволосого мальчика стояли слёзы, которые он ронял на бледную кожу Нагисы. Отключив сознание, он вновь решил запятнать себя кровью. Ответно причиняя физическую боль за душевную, он лишь морально давил самого себя, вновь и вновь творя из себя подобие убийцы.

Он ослабил хватку, затем апатично отстранился от юноши, устало наклонив голову в бок, и поднял взгляд на небо — тёмное пасмурное полотно, дымчатые облака, предвестники дождя, и неровные пятна заходившего за тучи солнца. Не слишком радужный прогноз. Хотя Икари и не был синоптиком, но знал, что долго оставаться на свежем воздухе нельзя — ветер уже яростной волной захлёстывал ветви, яростно бушуя, он словно пытался вырвать что-то, сломать. Словно пытался окончательно разорвать его надломленное тело.

— Ты лжёшь. Ты с самого начала играл с моими чувствами. Как и все остальные. Ты такой же лжец, Каору-кун — вытирая слёзы рукавом пиджака, Синдзи встал и повернулся к Нагисе спиной — Я не хочу верить тебе. Больше не хочу.

Говорить подобные вещи для него было тем же, что и ранить самого себя. Вколачивая клинок в сердце сильнее, сжимая рукоять и поворачивая его в груди, Синдзи заставлял свои раны, которые с трудом регенерировали, вновь прорастать и кровоточить. Эта боль отрезвляла, эта боль не давала поверить в утопию, эта боль была его новым барьером, и, пока она с ним, он никогда не позволит кому-либо пользоваться его чувствами вновь.

— Но ты же знаешь, что я не вру. Знаешь и лишь убегаешь от правды. Синдзи-кун, твоё сердце как и прежде такое же хрупкое словно хрусталь. Тебя ранит каждая истина, и в этом твоя эстетика — Каору улыбнулся вновь, так же сладко, приторно, ложно. Хотя его одолевала печаль и грусть, он не мог доказать Икари, что и правда ценит его, что его слова — не ложь. Разочаровавшийся во всех Синдзи больше не способен видеть настоящих эмоций людей. Считая себя и окружающих порочными и лживыми лицемерами, он больше не способен видеть в людях что-то светлое и настоящее. И эта печальная правда ранит Каору, который знает, что одной из причин такой перемены в характере мальчика — он сам. Точнее, его эгоистичная просьба.

— Хрупко? Издеваешься? Хочешь, чтобы я вновь купился на эти льстивые слова? — Синдзи сжал руки в кулаки и повернулся для того, чтобы встретиться взглядом с наглым лицом говорящего.

— Ты хочешь, чтобы я доказал тебе свои чувства, Синдзи-кун? — и вновь всё такая же улыбка. Как и в первый день знакомства, как и в тот момент, когда он находился в стальных путах Евы, всё такая же грустная и отчуждённая. Опустив взгляд вниз, Нагиса не смотрел в глаза Икари, будто бы опасаясь столкнуться с ним в прямом контакте. То было неожиданным поведением для него, столь контактного и открытого.

Со склона, который вёл на трассу, виднелись огромные поросли травы. Когда спускаешься на берег, чувствуешь, как шелестит под ногами сухая почва, как, пробираясь, украдкой обращаешь взгляд под ноги, чтобы не запнуться о случайные выступы камней. А затем… вид на море с прибрежья. Рассыпчатый мелкой крошкой песок, два сливающихся горизонта синевы. Волны, качающиеся под сильным порывом ветра и захлёстывающие песок. Блеск на воде, отражение небосвода в прозрачной глади. Пасмурное небо, которое внутренне сдавливало, приносило ощущение тревоги. Именно этот пейзаж предстал перед взором Икари. А ещё призрачный силуэт юноши, протянувшего ему руку. Белоснежная кожа, гармонично сливающаяся с пепельными волосами, глаза цвета спелого граната и мягкая улыбка, которая казалась самой искренней из всех, что ему довелось видеть с тех пор. Первая капля дождя, оросившая кожу. Холодное ощущение, прошедшее от кончика носа до самого подбородка. А затем… ожидаемый ливень, хлынувший с небес. Все знают, то приближающийся атмосферный осадок, преобразованный при помощи конденсации воды. Но сейчас для него этот дождь был вестником его собственного эмоционального состояния — тоски, печали, уныния, одиночества. Выражение «льёт как из ведра» как раз подходило бы к их случаю. Смотря друг на друга, глаза в глаза, Синдзи понял лишь одно — прямо сейчас ему хотелось пронаблюдать, что желал показать ему Нагиса. Неумолимо хотелось узнать тайну, что скрывает эта загадочная улыбка, никогда не сходящая с лица ангельски-прекрасного юноши. Коснувшись кончиков пальцев Нагисы, он опустил голову вниз и кивнул. Когда они поднялись на трассу и прошли вглубь леса, Икари поначалу ничего не заметил. Лишь затем его тело самопроизвольно стало содрогаться от холода. Промокнув до нитки, чувствуя, как влага впиталась в пиджак и брюки, Икари решил, что после такой прогулки обязательно заболеет. Следуя за Нагисой, он совершенно не понимал, чего тот добивался. Бродя среди возвышающихся деревьев, они наконец вышли на поляну, за которой виднелась отчётливая шести цветная радуга, радующая глаз. Невольно восхитившись, он всмотрелся в небо ещё пристальнее — радуга стала рассеиваться, последние следы её медленно исчезали в атмосфере. Это атмосферное явление, которое являлось лишь особенностью оптического восприятия человека, неимоверно радовало глаз и восхищало мальчика ещё с раннего детства. Всё это время они молча наблюдали за преображением погоды и, наконец, когда хлынувший ливень немного успокоился, промокший насквозь Синдзи подставил ладони. Капли падали на них, образуя целую горсть воды, и просачивались сквозь отверстия в стиснутых пальцах. Мальчик, не сдержав смешок, вновь столкнулся лицом с Каору и опустил голову вниз.

— Ты… зачем ты меня позвал сюда, Каору-кун? — невнятно проговорил Икари, в неуверенности стиснув руки.

— Слышишь журчание ручья? Он неподалёку отсюда. Сейчас, после того, как выпал дождь, он будет пополнен водой, и шум течения не прекратится из-за засухи. Вот в чём истинное счастье. Вы же, люди, можете лишь грустить, наблюдая за дождём… — к чему он клонил, Икари не понимал. Однозначно, дождь — олицетворение грусти и тоски. Говорят же, небеса плачут… но, несомненно, дождь — не плохое проявление природы, а наоборот. Он наполняет сердца пустотой, но превозносит понимание своей неполноценности — Синдзи-кун, моя жизнь такая же, как и существования этого ручья, зависящего от дождя. Она не имеет значения, если в ней нет тебя. Я же сказал — я был рождён для того, чтобы однажды встретить тебя. Я не знаю, как могу вновь завоевать твоё доверие. Пойдём, это будет последним приглашением на сегодняшний день.

Пройдя вглубь и дальше, они натолкнулись на ручей, текущий длинной тропой, а затем свернули на развилке. Тот ручей обязательно впадает в какую-то реку, в том его предназначение, но какой же он протяжённости? Идя дальше, там, где тропа заканчивалась вновь и начались бесконечные заросли, Синдзи уже не разбирал дороги, ведомый своим личным гидом. И вот… они вышли на каньон, где виднелась небольшая речушка внизу склона, и небольшой намёк на растительность. Зато с этого ракурса идеально виделась линия горизонта. Там, в его эпицентре, виднелась белёсая полоса, медленно сгущающая краски и становящаяся насыщенно синей. Синдзи вновь смотрел на пейзаж, который раскинулся перед его взором, и удивился, откуда Каору знал такие места в самых глубинах их города.

— В этом месте всегда очень сильный северный ветер. Всё потому, что оно больше похоже на высохшую пустыню, нежели на часть леса. Полное отсутствие деревьев и растительности привело к засухе и неплодородной почве. Вероятно, течение ещё не засохло только потому, что в русло этой неглубокой речушки впадает тот протяжённый ручей. Подумать только, как гармонична природа. Она следует своему собственному кону и предопределяет существование многих явлений — Каору стоял рядом, глядя вниз, на колыхающиеся воды, имеющие чуть бирюзовый оттенок. Яркие блики мерцали над поверхностью воды, а потускневшее вечернее небо почти сгущалось, образуя собой некий комплекс одинарного цвета. Сотканная поверхность воды состояла из тех же нитей, из которых было образовано это небесное полотно, и выглядела неестественно странной и до боли знакомой — Если хочешь, чтобы я доказал тебе свои чувства, скинь меня вниз. Я не пошевелю ногой. То будет твоё решение. Пожалуйста, Синдзи-кун, верь мне.

Промокнув до нитки, Синдзи ошарашено взирал на Нагису. На лице того больше не играла привычная улыбка — уголки губ стянулись вниз, образуя несчастную гримасу. Затем, повернувшись спиной к самому Икари, он будто бы доверил тому сознательный выбор, который предопределит его судьбу. Юноша решил сыграть в беспощадную рулетку. Каору раскинул руки в стороны, воодушевлённо вдыхая свежий воздух леса, а затем… почувствовал, как его спины касается чья-то ладонь. Промокшая насквозь одежда имела запах свежего дождя, но это сейчас не имело значения: Каору ожидал вердикта, приговора, что был уготован ему.

— Прости. Я не могу верить тебе… рано или поздно ты всё равно предашь меня — и Икари подтолкнул тело Нагисы к краю обрыва. Ничуть не сопротивляясь, Каору чувствовал, как кусок камня обваливается, мелкой крошкой падая вниз. Ещё чуть-чуть и он сам окажется окунут в бездну этого бесконечного обрыва. Синдзи подтолкнул вновь — тело Каору чуть дёрнулось, поддаваясь инстинктам самосохранения, но сам он остался на месте, продолжая ожидать — Почему? Почему ты опять обманываешь меня? Не надо, прекрати, признай… Каору-кун, это всё нелепая глупость!!!..

Не зная, что сказать, Икари пытался воззвать к благоразумию оного, но, кажется, сам юноша был непреклонен в своих намерениях. Блондин не сказал ни слова, продолжая стоять на своём. С трудом держав равновесие, чтобы не рухнуть на колени, Нагиса сомкнул зубы, а Синдзи лишь подтолкнул его вновь, когда кончики носков остались без почвы.

— … Каору-кун. Я больше никому не хочу верить, поэтому… — последний хлопок по спине. Тело по инерции двинулось вперёд. Альбинос потерял равновесие. Он с трудом оставался на плаву лишь потому, что сейчас его за руку держал слабый Синдзи. Повиснув в воздухе, Нагиса улыбался, смотря прямо в лицо тому, кто сейчас изнывал от негодования, непонимания и скорби — Держись! Держись за мою руку! Встань на выступ и схватись за край обрыва… быстрее! Я долго не выдержу… Почему ты вообще…? Я ничего не понимаю…!

С трудом продолжая держать выскальзывающую ладонь в своей, крепко сжав её, Икари изо всех сил тянул пепельного обратно на поверхность. Зацепившись за край обрыва, Нагиса поставил ногу на выступ и оттолкнулся со всей силы. Затем, крепко вперившись ладонью в твёрдый камень, он ухватился за тяжело дышащего Икари и завалился на поверхность, выдыхая от осознания, что остался жив. Воцарилась тишина. Синдзи поднялся, пытаясь отдышаться, когда Каору уже растирал височную область, чтобы прекратить столь интенсивную головную боль. Кажется, у него поднялось давление. Икари поднялся на ноги и подошёл к сидящему Нагисе, укоризненно смотря на его довольное лицо.

— Почему ты…? — он занёс ладонь для удара и со всей силы отвесил тому оплеуху. Казалось, того было достаточно, но Синдзи продолжил хлестать по того по щекам, отыгрываясь за пережитый шок и сомкнув зубы от гнева. Вновь ударив его и смотря на ярко-красные отметины на щеках Каору, Икари сжал руку в кулак и со всей силы нанёс удар и лишь затем, запыхавшись, опустился на землю.



Раз за разом, сколько бы он не повторял про себя, что хочет всё изменить, что желает обо всём позабыть, он всё равно возвращается к былым воспоминаниям, желая изменить то, что, в принципе, не подлежало восстановлению. Коря себя за беспомощность, он находил единственный выход — обвинять во всём других, делая вид безучастного игрока. Но, обрушив всю свою ненависть, стало ли ему хоть чуть-чуть легче? Подорвав своё доверие, было ли это его подлинным желанием? На самом деле эта сцена для него была подобной тем, что он видел в фильмах — нелепая режиссура выдавала всю халатность участников съёмки, доводя происходящее почти до степени абсурда. Он не мог уверить себя в том, что из произошедшего было реальным, а что сном. Он давно перестал отличать фальшь от действительности, наплевав на то, что живёт в иллюзионном мире. На самом деле где-то в его груди теснятся мысли о том, что весь его утопический мир — не более чем пустышка, плацебо, предназначенная для того, чтобы залатать старые кровоточащие раны. Но даже так ничего не меняется. Пока он остаётся собой, ничего никогда не изменится. Его мир не может достигнуть гармонии из-за того, что желание, хранящееся в его сердце, не может быть исполнено под гнётом жестокой реальности. И это ломает его, хрупкого и беспомощного перед собственной слабостью.



Что есть «Я»? Из чего складывается комплексное понятие самого себя? Что значит — моё истинное «Я»? Есть ли оно на самом деле? Почему мы кажемся сами себе обманкой? Какие важные составляющие присутствуют в нас и воссоздают как личность? Что значат эти термины в психологии, если то всего лишь глоссарий одной науки, который не может означать что-то конкретное?

Путаясь в понятиях, словами то объяснить невозможно. Для каждого человека мы имеем свой неповторимый образ, складывающийся из таких составляющих как взаимопонимание, поддержка, сострадание, отношение и значимость. Занимая главенствующую или второстепенную позицию, образ каждого из нас принимает свою индивидуальную форму. Но что если взглянуть на себя со стороны? Искать «Я» своими глазами? Как сделать это?
Невозможно. Подобное придумано лишь для того, чтобы мы занимались самообманом.
Как не крути, а все мы лишь проекция разума, что воспринимает отдельные значимые детали воедино и соединяет нас в общий нерушимый образ. Лишь принимая его, мы становимся личностью, имеющей три основных критерия: физическое тело, душа и разум. Без этих компонентов мы бы просто не смогли стать полноценной личностью. Оттуда и вытекают различные индивидуальные особенности — начиная от талантов заканчивая собственным мнением и мировоззрением.

Наблюдая и анализируя мир, каждый из нас воспринимает одну и ту же ситуацию или деталь по-разному. Не бывает абсолютной синхронизации двух точек зрения. К консенсусу можно прийти только путём добровольных переговоров с обеих сторон. И всё же люди всё равно не способны понять друг друга.

Истинного «Я» нет. То лишь образы, складываемые годами влияния на нас разных факторов окружающей среды. «Мы» полноценные существовали лишь в утробе матери, когда дышали, чувствовали, питались, когда мы были лишь эмбрионом, что не был способен мыслить.

Можно сказать, что настоящие мы — это комплекс всех значимых образов, создаваемых не только в нашей голове, но и рождаемые разумом окружающих. Все части одного целого образуют собой огромный значительный альянс между собой. Порой мы даже не знаем, как бы проявили себя в той или иной ситуации, а порой даже не подозреваем, откуда берутся беспричинные эмоции.

Изначально можно спорить и о том, что есть первоначальная точка рождения? Физическая оболочка, душа или разум? Разум — порождение души, которая желает развития. Разум — часть мозговой активности человека, что регулируется телом человека. Физическая оболочка — сосуд, куда закладывается душа, и откуда развивается наше Эго в дальнейшем. Душа неразрывно связана с телом и была бы лишь астральной формой, не будь у неё контейнера, поэтому судить о том, что из перечисленного может быть важнее глупо и странно.

Но личность — уникальный термин. Уникальный как и всё, что связано с человеком. Наше «я» кажется столь необыкновенным и многогранным. Мы не знаем, что представляем изнутри, видя лишь внешнюю оболочку.

Исходя из этого, наш «комплекс-Я» изначально был чем-то вроде носителя, который содержит в себе опыт и знания предыдущей жизни и накапливает информацию из нынешней.

Глупо задавать себе вопрос: что такое «Я»? «Я» ничего более чем сотканное из нитей различных цветов полотно, которое с каждым днём переформируется в нечто новое.




Нервничая и впадая в крайности, Синдзи ежедневно терял самого себя. Его сознание замерло на одной точке, неразрывно не прекращая его пытать. Настолько хочется сорваться, что даже жалко, что вновь пожелал вернуться к жизни. Умереть или балансировать? Смерть не даст освобождения, это не то, чего он ищет. Но тогда чего может хотеть такая противоречивая натура как он? Неужели всё это не более чем собственные предрассудки, которые давно уже погубили и очернили его самого?
Слишком много вопросов и скитаний в их поисках. Убегать больше нет смысла — сейчас перед ним форма мира, о которой он сам мечтал. То, что он хотел, исполнилось, но извечное недовольство не даёт нарадоваться мимолётным счастьем и восхититься чем-то незначительным. Он лишь побуждает себя и дальше сопереживать самому себе и сжиматься, думая о неизбежном принятии такой жизни.

— Синдзи-кун, твоя душа имеет призрачный непонятный мне оттенок. Смотря на тебя, я не могу принять это свечение. Это не свет, эта иная форма… кристально-чистая форма опустошения.

Слова Нагисы цепляют за живое. Сердце лихорадочно стучит от осознания его слов. Душа иная, нежели у других. Его свечение — зеркальная пустота. Его сердце — проткнутый щит. Защищаясь от окружающих, он ломает свою пустоту, заставляя её сжиматься и увеличивать пульс. Эта метафора… ему сложно постичь её понимания. Он давно уже утерялся в собственном эгоистическом страдании, впуская пустоту внутрь своего сердца и сдавливая себя до крайностей. Его пустота не была всегда с ним, он оброс ею как защитным слоем от тёмных пятен, дабы прикрыть свою беспомощность барьером. В итоге не зная, как сломать её, он навсегда остался в тисках прозрачного зеркала, неспособно сбежать от своих противоречий. Остаточное чувство боли невыносимо мучает его, а он не в силах противостоять, зная, что если попытается, нанесёт себе ещё больший моральный ущерб.

Синдзи поджал ноги, сидя на кровати и смотря в окно, на ярко-пылающие созвездия, словно вышитые на полотне ночного неба, на которое он хотел глядеть не в одиночестве. Несчастное малое дитя, требующее внимание. Инфантильный эгоист, который требует себе личного надсмотрщика. Больно и одновременно смешно.

Синдзи откинул голову на подушку и уставился взглядом в потолок, размышляя, что ему делать дальше. Приходя в себя, он решил ни смотря ни на что идти вперёд. Продолжать двигаться, не сдаваясь, больше не убегая и смотря депрессиям прямо в лицо.

Глаза самопроизвольно закрывались. Поначалу, сомкнув веки, он видел лишь всеобъемлющую тьму, следом шли разноцветные тускло различимые круги, как будто он смотрел в калейдоскоп, затем смутные очертания чужих силуэтов и неразличимые детали пейзажей. Лишь выраженная фигура Евы-01 и ярко горящие окуляры… раскрыв глаза, у себя на лице мальчик обнаружил слёзы, неустанно катящиеся по щекам. Как глупо и смешно. С трудом заставив себя уснуть, Икари всю ночь метался по постели, видя очередной кошмар из прошлого.



Утром он решил не ходить в школу. Температура и кашель с насморком в придачу. Что может быть хуже? Юй удивлена не была, сказав, что по округе гуляет инфекция, многие школы уже закрыты на карантин, но сам мальчик знал причину своей неожиданной болезни — прогулка с Каору во многом помогла ему заболеть. Конечно, когда он вернулся домой, его родителей ещё не было дома, поэтому они не могли видеть состояние промокшего до нитки сына, тотчас отправившегося переодеваться.

Встав с постели и попутно засунув под подмышку градусник, Икари всмотрелся в отражение в зеркале — огромные круги под глазами, покрасневший нос и припухлые губы. Мысленно отругав себя за приключения, мальчик спустился вниз по лестнице в гостиную, где никого не было, и, сходив до кухни, налил себе молока, добавив в него ложку мёда. Предварительно приготовив ломтик хлеба и достав с полки клубничный джем, Синдзи намазал содержимое на кусок и отложил своё «лекарство» в сторону, думая, чего ещё, кроме теплого молока и бутерброда, ему сделать. Не найдя в спальне родителей и в гостиной никаких нужных таблеток, Икари отнёс угощение в гостиную, поставил на журнальный столик, предварительно извинившись перед отцом за вторжение в его обитель, и щёлкнул на красную кнопку включения на пульте. Телевизор загорелся, и гул, который был слышен из динамиков, резко врезался во слух мальчика. Убавив громкость, он решил расслаблено насладиться трапезой, но, конечно же, ему не дал этого сделать злой рок… неожиданный звонок в дверь, который переходил в беспорядочное нажимание кнопки. Синдзи раздраженно поставил гранённый стакан на лакированную поверхность стола и направился открывать дверь, с трудом волоча ноги. Кто это мог быть, он даже не подозревал. Будучи в одной пижаме и с растрёпанной шевелюрой он думал, что запросто может отпугнуть сотрудников компании отца и матери. Но, дёрнув за ручку, он понял, что дверь закрыта не была. Как только дверь открылась, из-за створки в поле зрения показался Нагиса Каору, с улыбкой на лице махнувший рукой в приветствии как ни в чём не бывало.

— С утра пораньше… Каору-кун, откуда ты узнал мой адрес? — раздражённо проговорил Синдзи, впуская гостя в дом. Тихий звук скольжения домашних тапочек по паркету был подобен шарканью пенопласта обо что-то или пишущему фломастеру, так же невыносимо и въедливо. Каору стянул с плеча сумку, поставив его на подставку в прихожей, и, сняв с себя обувь, прошёл внутрь просторного и не слишком заставленного мебелью дома. Оглянув взглядом стены светло-фиолетового цвета, Нагиса вопрошающе всмотрелся в лицо мальчика, который кивнул ему на диван для гостей. Сам Икари вновь уселся в кожаное чёрное кресло и принялся пить молоко, заедая его мягким на вкус и таявшем на языке белым хлебом.

— Как и ожидалось, дом Синдзи-куна пропитан аурой его невинности — проговорил Каору, излишне драматизируя и сопровождая речь жестикуляцией. Синдзи лишь вздохнул. Его открыто игнорировали, но сделать замечание в такой момент было слишком не тактично по отношению к блондину.

— Каору-кун, я не говорил тебе свой адрес. Как ты нашёл меня? — быть может, тому виной городской электронный справочник, с помощью которого можно было легко обнаружить всю подноготную на человека, лишь открыв необходимую веб-страницу — начиная с адреса, заканчивая номером телефона и местом обучения. В общем, там содержалась вся контактная информация о гражданине страны. О втором варианте Икари даже думать не желал. Водрузив себе в рот последний кусочек хлеба с джемом, мальчик принялся медленно допивать топлёное молоко, от которого его немного воротило.

— Всему виной человеческое любопытство. Я лишь решил узнать, где живёт мой друг.

Синдзи выдохнул, получив нежелательный ответ. Значит вчера Нагиса Каору занимался шпионажем. Хотя это больше походило на нечто иное, но высказывать свою точку зрения тёмноволосый не стал, решив промолчать.

— Ясно. По какой причине… ты пришёл? — делая многозначительную паузу, Икари пытался подбирать слова, потому что ему всё ещё было не по себе от совершенного — он сам чуть снова не лишил Нагису жизни, а затем беспочвенно выплеснул на него злость, надавав пощёчин.

— Я решил принести свои извинения за неправильное и неожиданное приветствие. Синдзи-кун, ты счастлив в этом новом мире? — Нагиса бросал многозначительные взгляды на плещущиеся в стакане остатки молока и долгое время пытался всматриваться в жидкость, но затем вновь встретился прямым взглядом с Икари.

— Счастлив ли я… я не знаю. Мои воспоминания не дают мне покоя и сводят с ума. Но в то же время я знаю, что моё существование утеряло бы всякий смысл, если бы я не встретил всех вас вновь.

Икари поставил стакан на столик и всмотрелся в капли, что остались на его дне. Их жизнь такая же — она собирательный образ событий и воспоминаний, что произошли с человеком, формирующаяся из восприятия человека. Образ формируется у каждого по-разному, оттого и складываются различные мировоззрения, которые затем переходят в кредо, с которым человек стремится вперёд по жизни. Жизнь зарождается и протекает, неумолимо унося время с собой, и затем обрывается практически на такой же бессмысленной ноте.

— Надежда. Мир, в котором люди будут счастливы. Идеальное утопическое место. То, что формирует человеческое сознание — это стремление. Стремление к переменам… — Каору закрыл глаза, вновь начав говорить метафорами. Вспоминая о своём, Нагиса говорил слова, которые Икари понять не мог. Обрывки бессмысленных для темноволосого слов были для Каору неким образом, который он хотел передать.

Их видение мира было совершенно различным. Икари не переставал думать, что его собственная жизнь это ошибка, и что он не достоин продолжать существовать также, как и все остальные в его окружении. Каору уравнивал права, считая, что человеческая раса наиболее приспособлена к окружающей среде и может выживать в самых не комфортабельных и невыносимых условиях. Такова разница между ними. Лицо одного всегда искажено гримасой боли и непонимания, на устах Каору же замерла вечная улыбка, которой он ограждает себя от эмоций.

— Перемены всегда знаменуют собой боль и страдания. Независимо от того, что меняется в жизни, адаптироваться к нечто новому — вот самое тяжёлое, тот груз, который мы взваливаем на себя. Надежда — форма самообмана. Призрачная надежда — непостижимая полоса, которая рассеивается подобно миражу и приносит нескончаемую тоску и одиночество.

Кажется, продолжение разговора могло бы превратиться в своеобразный монолог, если бы Икари не начал вновь нажимать на кнопку пульта, чтобы прибавить громкость. То, что говорил Каору, казалось не таким уж и бессмысленным, но лишь словами, которые не могли помочь. Слова всегда остаются бесформенной пустотой, каким представляется и сам человек, индивид же обрёл дар речи лишь ради успокоения и самозащиты. Мы никогда не используем слова для чего-то толкового. Всё, что двигает нас вперёд, даёт прогрессировать, это наши мысли или действия, а те, кто слишком много говорят, независимо от витиеватости и сложности его фраз, считаются пустозвонами, кому не осталось ничего, кроме как разглагольствовать о смысле жизни и жаловаться на своё неправильное бытие.

— Слово «Надежда» для меня больше ничего не значит. Я убедился, что человек должен сам строить своё счастье, перешагивая через других — проговорил Синдзи, словно ставя точку на диалоге, с самого начала не увенчавшегося успехом. В ответ Нагиса лишь подарил ему очередную поддельную улыбку и всмотрелся в рябящий экран, так как мальчик переключал каналы, не зная, что толкового можно включить — Прости… расскажи мне… как ты чувствуешь себя теперь.

— Синдзи-кун, это неописуемо словами. Может быть, я и сам толком не знаю, доволен я таким исходом или нет.

Какая глупость.

Счастье — нечто призрачное, как и надежда. Оно мимолётно и наступает лишь в моменты эйфории. Если человек подвержен какому-то светлому импульсу или же получает то, что он хочет, то он счастлив, если же нет — наоборот. Зачастую мы слишком завышаем границу достижимого и, когда постигаем что-то не на желательном уровне, расстраиваемся и считаем это неудачей. Часто человек сам не хочет чувствовать себя счастливым, чтобы не казаться остальным людям слишком вызывающим и отличительным от массы, напротив — показать свои слабости и горе значит привлечь внимание, заставить других жалеть себя. Это стремление нельзя назвать положительным, но и плохого в нём ничего нет. Простейший человеческий механизм для привлечения к себе внимания, ничего более. Синдзи зачастую замечал в себе желание высказать всё, что накопилось у него на душе, выложить всё «от» и «до» и быть понятым, завоевать чьё-то расположение благодаря жалости.

— Ты ненавидишь этот мир? Ненавидишь человечество? Презираешь за убийство твоих братьев? Или же наоборот… — Икари вновь сплёл пальцы, чтобы сдержать позыв сбежать от ответа, заставить Каору замолчать.

— Нет. Как я могу ненавидеть человечество? Изначально у меня была лишь одна цель, и я многого должен был лишиться, чтобы достичь её. Но затем ко мне пришло осознание, что я никогда не смогу выполнить предначертанное. У меня не хватит на это смелости — но взгляд альбиноса говорил совершенно об ином. Его природа — природа ангела. На самом деле, даже испытывая симпатию ко всему человечеству, в его душе целое противоборство двух сторон. Одна, тянущая в сторону человечества, вторая — подстёгивающая отомстить убийцам своих братьев. Разве это желание не столь обыденное и понятное человеку? Разве не нормально тянуться к тому, что было твоим создателем, что дало тебе жизнь?

— Что ты чувствуешь на самом деле? Ты не устал притворяться, что всё хорошо?

Трудно понять другого. Это даже невозможно. Мы, эгоистично наблюдая за другими, формируем неправильное мнение о них самих и их чувствах. Думая, что кого-то понимаем, на самом деле мы обманываем самих себя, ведь мы даже своё «я» понять не в силах. То понимание столь же призрачно и невидимо, как и остальные чувства человека, столь бесформенное и бессмысленное, что, казалось, лучше бы мы ничего не испытывали. Но без чувств становишься куклой, пустой оболочкой, у которой нет ничего. Собственно, мы изначально сформированы из пустоты — стремлений, чувств, эмоций, мышления — которые лишь относительны и не приближены к истине.

— Устал?.. Я не думал об этом. Я считал, что это нормально — умереть во имя того, что считаешь самым дорогим. Но сейчас… я словно оказался в западне. В непонятной проекции мира, запертый в клетке одиночества. У меня ничего и никого нет. Возможно, это и есть печаль? — иронично проговорил блондин, в голосе которого сквозило скорбью и болью от произнесённого.

Надевая эту улыбку на лицо, стремиться к самообману. Испытывая эмоции, сознательно не выпускать их наружу, чтобы казаться более сильным и надёжным — в этом весь Каору. Если бы это не были составляющие его личности, то все детали, воспринятые Икари, в сознании которого есть свой образ альбиноса, изменились бы и переформировались в нечто иное. То был бы не Каору, а лишь близнец, носящий его имя. Всё же именно эти нюансы и делают из нас «личность», то, что трактуется каждым человеком по-разному.

— Каору-кун! Я… разве я не с тобой? Ты не одинок… ты не один — говоря такие слова, Синдзи и сам не был уверен в их подлинности. Слова — лишь бесформенное нечто, призванное убеждать других. Не обманывает ли он Каору, говоря столь убедительные, но неподтверждённые слова. Как бесполезно всегда и во всём сомневаться. Должно же быть что-то, что является правильным, что не выдумано шальной фантазией, и во что можно твёрдо верить? Если такое существует, Икари хотел бы хоть раз столкнуться с этим.

— Я…? Не одинок? — растерянно опустив взгляд красных глаз вниз, Каору сжал губы в одну линию, путаясь в понимании слов. Этого было достаточно, чтобы сломать его A.T. поле. Эти слова для него — нечто значимое, дорогое, бесценное. Возможно, он никогда ни от кого не слышал ничего подобного. О том, что кому-то нужен, о том, что он не останется в одиночестве. Даже если всё это обман, ему подсознательно хотелось верить, хотелось хоть раз в чём-то убедиться.

— Да. Мы же друзья. Давай начнём всё с чистого листа! Нашу дружбу!.. наше время… всё то, что мы не смогли сделать в том мире. Ты будешь моей опорой, а взамен я никогда… обещаю, никогда… не оставлю тебя в одиночестве.



Создание Белой луны. Ангел. Порождение Адама. Что есть его настоящее «Я»? Кто он такой? Что сформировало его нынешнего? Есть ли у него у самого свои стремления, предрассудки, свои интересы и отношения? Что составляет ту границу индивидуальности, что проходит между его сформированной личностью и границей души, несвойственной ему, непонятой им самим? Есть ли хоть какая-то разница между двумя противоестественными сторонами, которые находятся в постоянном отторжении друг друга?

Он тонет во тьме, не ощущая ничего, кроме пустоты, медленно съедающий все его естество, оставляющая полностью нагим и беспомощным перед мирозданием. Что формирует его самого? Кто он? Почему-то даже если ответы на эти вопросы и находятся на плаву, он не может ухватиться за нечто существенное, нечто, что выражает истину, потому как во тьме его глаза слепы, и он не может разглядеть настоящего, чего-то, что могло бы вновь вернуть его в прежнее русло, то, что дало бы ему хотя бы косвенную цель, чтобы жить.

Когда одно его сознание стало различным с «истинным»? Когда он стал именно «им», а не кем-то другим, законным владельцем, что всегда обращался к нему из недр души. Он разделяет свою душу ещё с кем-то, ещё с одним носителем, который постоянно читает ему нотации о правилах и законах. Другой «он» попрекает его за слабоволие и бегство, за стремление к счастью и гармонии. В простом желании уединения с дорогим человеком и в желании обрести счастье нет ничего постыдного, но он всё равно опустошён до самых глубин своего сердца — ему кажется, что все его мысли неправильны и ложны, вероятно, он не тот, кому суждено стать счастливым.

Он жил среди людей долгое время. Он постоянно скитался в поисках истины, в поисках смысла жизни. Ради чего он здесь? Почему в его душе постоянные склоки непонимания и противоречия? Это понятие кромсает его на куски, делая беззащитным перед своими слабостями. Что лучше — умереть как Ангел или стать человеком и быть обречённым постоянно противоречить своей природе?

Выбор — жить. Столь стандартный и обыденный выбор для человека, но он был обречён на вечные муки и страдания. Проведя обратную связь, он решил, что хочет перерождения, что хочет стать тем, кем не является, даже проходя через трудности. Это человеческая слабость. Он познал её. Он познал природу человека и больше не может стать тем, кем был сформирован изначально.

Незнакомый силуэт преследует его в каждом сне. Обычно это пустое тёмное пространство, обволакивающее всё и вся и обращающая его в такую же пустоту. Видимо, это та форма, которую имело его сознание изначально. Удивительно, он образовался из ничего, лишь отделившись от души своего создателя. Тёмный контур силуэта всегда тянет к нему руку, словно зовя идти за ним, но он никогда не отвечает на это предложение — он просто боится того, что существует внутри него и убегает от очевидного.

Он сделал выбор. Выбор — жить как Лилим. Это тоже самое, что и существовать как Ангел, но это ущемляет природу его гордости, заставляя растаптывать самого себя. Его изначальный смысл жизни был совершенно противоположен нынешнему. Такое несоответствие. Грубое противоречие и самобичевание из-за очевидных вещей. Одно его «Я» ненавидит второе, потому что их природа совершенно противоположна и находится в подвешенном состоянии. Сейчас «Он» может быть настоящим, а завтра его место уже будет занята другим «Я». Но он не должен проигрывать в этой схватке. Его воля должна теснить противника, разве не так? Он обязан позабыть об изначальном смысле жизни… глупо хвататься за то, что он уже отверг и выбросил за ненадобность. Это будет подобно очередному побегу. Нельзя всю жизнь убегать, не зная понимания самого себя. Необходимо сталкиваться с проблемой лицом к лицу и устранять её.

Белая луна — его прародитель. Прежде чем появиться на свет тем, кем он является сейчас, его Эго было пустотой, что не могла обрести своей собственной формы. В какой момент он обрёл своё «Я»? Почему всё это произошло столь спонтанно и непонятно, словно то образование из ниоткуда.

Он словно стал невменяем, разговаривая ежедневно со своим внутренним «Я». Каждый двуличен, в нём живёт ещё одна форма, что никогда не выходит на свет и спит в потёмках подсознания. Но, кажется это он подделка, что стал первопричиной столь явного расстройства психики. Разговаривать сам с собой и просить совета у того, кто не имеет физического тела… словно шизофрения, но он уверен в том, что-то — две разные сущности одного целого.

Ты видишь меня?

Из пучин тьмы доносится приторно-щемящий голос, который заставляет его душу сжиматься. Это голос его собственный. Голос настоящего «Его».

Вижу. Я — имитация души и тела Лилим. Я лишь подделка?

Задает он вопрос. Пустота обволакивает всё, он вновь чувствует тепло, как при моменте зарождения своей жизни. Но сейчас он боится возвращаться в прежнее состояние. Он желает жить и с диким рвением борется за что-то невидимое, но очень значимое для него.

Да, ты имитация Лилим. Ты имитируешь свою слабость, чтобы приблизиться к сущности человека настолько, насколько это возможно.

Странно, что ощущая эту дрожь и волнение, он всё ещё стремится узнать и не хочет просыпаться ото сна и тянется с остервенением к той истине, что заблокирована от него.

Ты забыл о первоначальной цели. Ты решил сбежать.

Его разум пульсирует алым, пустота вокруг обволакивается ярко-красными разводами, которые затем принимают форму жидкости, захлёстывая его с головой и принося дискомфорт. Запах крови. Даже так он отличит её от множества иных существующих.

О чём ты? Я не помню… то есть… мои воспоминания… они неверны.

Он отрицает очевидное, пытаясь сбежать и вновь преображая себя и отрицая того, кто был в нём изначально.

Не пытайся обмануть меня. Я знаю тебя лучше всех. Ведь я — это ты. Я знаю — ты помнишь обо всём.

Сознание раскалывается на две составляющих, а затем рассыпается подобно осколкам стекла. Он зажимает уши руками, чтобы не слышать вещей, от которых так старается укрыться. Не умея чувствовать или плакать, он всё равно находится на грани эмоционального срыва, ведь кто-то читает его как открытую книгу, зная все слабости.

Нет! Нет! Всё не так! Это чушь! Я… я просто хочу… моё желание столь просто… Я хочу забыть обо всём! Пожалуйста, не заставляйте меня вспоминать об этом!

Но голос всё равно достигает края сознания, даже баланс не помогает сдерживать тех сигналов, что проходят через его мозг подобно длинной леске.

А ты, кажется, очень дружен с Лилим. Ты безнравственен! Как и ожидалось.


Самоотрицание. Естественный процесс двойственности. Убегая на край пустоты, пытаясь проснуться, он сходит с ума, не понимая, как сбежать от этого кошмара наяву.

Всё не так! Причина, по которой я сблизился с ними… лишь потому, что только так я мог понять людей!

Резкий хохот взрывает мир, заставляя содрогаться от ужаса. Он поднимается и равнодушно смотрит на переливающиеся разными оттенками блёстки и невольно восхищается, забывая о том, что сейчас пытается отрицать правду.

Но я так не думаю. Живя среди Лилим тебе тепло и комфортно настолько, что ты просто позабыл о своём долге, не так ли?

Нет! Нет! Нет! Всё неправда!


Моя душа… моя душа принадлежит тебе. Даже если эта физическая оболочка разрушится, даже если я утеряю форму своего собственного мышления, даже если воспоминания о днях, проведённых вместе с Лилим, когда-то утеряются, это не изменит того факта, что я — это ты.

Кто я? Что я? Ангел? Человек? Это лишь расы. Я могу быть кем угодно, оттого суть моей жизни ничуть не поменяется. Быть может, я смогу обрести себя, попробовав ещё раз.

Кто я? Нагиса Каору? Табрис? Адам? Пятое Дитя? Нет. Всё — ерунда. Это лишь кодовые имена для обозначения моей сборной личности. Каждый формирует в своём сознании «меня», который затем становится настоящим, меня — много, он есть в каждом, кто знаком со мной, но даже так, оттого он не прекращает быть подлинным. Если это так, то какая разница кто я? Даже если, будучи человеком, я буду носителем лишь одного образа, разве изменится моя сущность оттого?

Сущность каждого из нас формируется с течением жизни. А если это так, то я должен сформироваться во что-то, что будет мною настоящим. Я имею форму человека. Это сосуд для души, контейнер, в котором содержится всё, необходимое для жизнедеятельности организма. Невероятный и сложный механизм. Но наша душа — сама механизм, устроенный в непонятной форме и не имеющая особого регулятора. Оттого и эти безрассудные поступки и выводы.

Именно так… почему я был сотворён?

Быть может, мне лучше прекратить бессмысленные попытки стать счастливым?




Одиночество в своём роде способ оградить себя от других. Дилемма дикобраза — боясь, что ранят однажды, сознательно ставишь барьер между тобой и другими людьми. Дикобразы, что жмутся друг к другу, несомненно, уколют друг друга иглами и причинят боль. Но то будет несознательный выбор каждого, то будет инстинктивным поступком каждого. Можно сказать, что это нечто вроде щита, ограждающая любое живое существо.

Тогда как человек может сблизиться? Как можно не остаться в одиночестве и не обжечься огнём? Трудный вопрос. Так что же лучше: оставаться в одиночестве или и дальше причинять боль, пытаясь сблизиться с человеком? Какая же странная дилемма. С точки зрения человека слабого, не могущего смириться с тем, что ему рано или поздно причинят боль, убежать — самый простой и разумный выбор. Но с точки зрения того, кто уже устал притворяться равнодушным к своему одиночеству, перебороть эту броню и попытаться сблизиться с кем-то становится очень важным и ответственным шагом. Тогда, ставя себя перед выбором, человек наталкивается на раздумья — что ему важнее? Собственное спокойствие или же содействие? Не зная, что выбрать, человек, несомненно, всё равно прибегнет к первому, потому что выбор «сбежать» станет наиболее удобным, но оттого более сложным выбором.

Икари был на распутье двух дорог — остаться одному навсегда или постараться понять других. Всё равно имея знание о том, что никого понять он не в состоянии, несколько раз столкнувшись с разочарованием от сближения, он желал сбежать ото всех, зная, что так будет безопаснее. Но человек изначально был создан социальным существом, потому жизнь в одиночестве стало для него как груз, который он нёс на своих плечах. Тяжесть понимания своей обречённости вела его к мировоззрению, в котором всё вокруг было расписано в более суровых и тёмных рамках, нежели на самом деле. Не видя ничего положительного вокруг себя, живя в одиночестве и скрываясь за нерушимым барьером, мальчик страдал ещё больше, чем был среди людей.

Отсюда — дилемма дикобраза. Скрываясь от боли, ты страдаешь ещё больше. И именно сейчас осознание своей проблемы привело Синдзи к мнению, что нужно раскрыться другим людям, даже если это принесёт ему и другим лишь несчастья.

Я никогда не оставлю тебя в одиночестве… пообещал он одной обречённой душе.

Я всегда буду рядом, буду твоим другом… возможно, то были слова, которые он хотел услышать по отношении к себе.

Это жестокое обращение окружающих к нему выбивало из колеи и раз за разом заставляло подумать о собственной значимости. Что в нём не так? Почему другие люди не могут воспринимать его чувства и намерения всерьёз, почему никогда никто не думал о том, насколько тяжело и больно было ему самому? Наверное, потому что люди изначально обращены лишь к себе.

Чего желал он сам? Конечно же, чтобы его любили. Он хотел выделиться среди остальных, хотел любви и понимания, желал, чтобы на него обращали больше внимания, чтобы его хвалили и жалели. Простейшие человеческие чувства. В каком-то роде он мог понять и Аску. Она была особенной с самого детства, она привыкла, что все остальные считали её особенной или сильной. Не оправдав чужих ожиданий, она начинала ненавидеть окружающих людей и себя саму. Ненависть та превышала все рамки, она злилась и кричала, она выпускала свои чувства наружу, пытаясь излить душу и показать, насколько ей было тяжело.

Привлечь внимание — естественная человеческая потребность, которой они тешат себя день ото дня. И даже скрываясь под маской одиночества, в итоге каждый хочет лишь понимания и поддержки, того, чего другой дать не может из-за обратного желания.


...

— Мы сможем быть друзьями… снова? — задал вопрос Каору, отвернувшись в сторону. Переключая каналы, Синдзи понял, что ничего интересного по телевизору не показывали, и нажал кнопку выключения.

— Конечно. Может быть, эти чувства злости и непонимания друг к другу останутся, однако никогда не поздно изменить что-то — он улыбнулся, сжимая в руках пластиковое покрытие пульта — но, знаешь, именно поэтому я пожелал этого. Пожелал этого мира, где смогу всё изменить.

Нагиса прекрасно понимал. Нюансы останутся везде. Идеального утопического мира не существует, есть лишь максимально приближенная форма. Одна цивилизация обязательно сменит другую, но две различные по интересам и целям расы никогда не сможет взаимодействовать друг с другом. Ничего изменить было бы невозможно, если только не преодолеть границу разницы и не поменять сторону преткновения.

— Хорошо. Если ты так говоришь, то я должен верить тебе. Несмотря ни на что, мы должны пытаться достичь гармонии. И однажды…однажды мы обретём своё счастье. Так?

Икари провёл пальцем по покрытию стола и встал, чувствуя, что температура вновь начала подниматься.

— Давай сменим локацию, Синдзи-кун. Здесь довольно скучно.
Вам необходимо Войти (Зарегистрироваться) для написания отзыва.
Neon Genesis Evangelion и персонажи данного произведения являются собственностью студии GAINAX, Hideaki Anno и Yoshiyuki Sadamoto. Все авторы на данном сайте просто развлекаются, сайт не получает никакой прибыли.
Яндекс.Метрика
Evangelion Not End