Фургон остановился.

            Это не было похоже на их предыдущие остановки. Колеса завизжали и, несомненно, лишились большей части их оболочки на шипастой дороге. Они услышали, что остальные машины остановились так же, и вскоре люди выкрикивали слова, громкие, как выстрелы. Ноги затопотали по асфальту. Двое в фургоне никак не отреагировали.

            Синдзи и Мана молчали уже почти десять минут. Этого всё ещё было недостаточно, чтобы усвоить всё рассказанное ей. В последний раз это разрушило его восприятие ею. Не просто его действия, а факт, что он так свободно рассказал ей всё. Почему он сделал это?

            Он сказал, что доверял ей. Но её нутро не верило этому. Ему просто нужен был кто-то, кому можно исповедаться? Она просто была самой готовой доступной ему парой ушей? Его новым последним спасителем? Его новой Аской? До этого он сказал ей, что у него было только знание и оно делало его невероятно опасным. Он почему-то думал, что она будет другой? Или ему уже было всё равно? Или для того, чтобы, как он уже сказал, заставить кого-то страдать так же, как и он?

            Она не хотела верить в это, верить ему. Она очень не хотела верить ему.

            Во время предыдущих интервью он намекал на части этого, но услышанное целиком оно легло на её плечи невыносимым грузом. Ну почему он не мог держать всё при себе? Почему он должен был втянуть и её в это? Пусть сам всё помнит. Она не хотела этого. Почему он должен был так ранить её?

            Дверь фургона распахнулась. За ней стоял мужчина, коренастый и широкий, с небритым лицом и маленькими глазами. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, приказать что-то, и половина его лица разлетелась в кровавые клочья. Он боком упал на асфальт с глухим звуком.

            Мана схватила Синдзи за руку. Она не думала об АТ-полях, Евангелионах, людях-Ангелах, его выборе убить её мир и разум и то, что осталось от её души. Она старалась загнать всё глубоко под эмоции и желания, как её учили, и думать только о нём. Человеке, с которым хотела встретиться. Человеке, которого хотела увидеть в нём.

            Он был человеком, сказала она себе. Он всё ещё человек.

            — Синдзи-сан, — сказала она, вызвав в себе весь накопленный за жизнь приказывающий тон, — следуйте за мной.

            «Подчиняйтесь мне».

            Он подчинился.

            Они выбежали из фургона. Справа и слева были люди, стреляющие и кричащие друг на друга, целящиеся оружием и ненавистью, забирающие жизни. Люди, которые называли себя спасателями и героями и любили Икари Синдзи, сражались с рвением, которое даёт людям вера, но им противостояли обученные профессионалы, у которых во время схватки не было привязанности и закалённого смертью чувства жизни во время боя. В конце концов они победят потому что должны. Они не хотели делать это, просто должны были.

            Мана тащила Синдзи за собой как годовалого ребёнка. Культисты прикрывали их от сил военных, позволяя почти беспрепятственно покинуть зону перестрелки. Все они были охвачены жаждой защитить божественное и не замечали их.

            Грязные мужчины и женщины с оружием были похожи на детей с палками в песочнице, месте, где импульсивные эмоции торжествовали над выученной моралью. Они использовали свои машины и фургоны как укрытия, но перед лицом превосходящей силы их пыл, порождённый обожанием, мог лишь отложить гибель. Они не победят. Мане надо было вывести Синдзи из этого места. потому что он не может умереть здесь. Он не может умереть, потому что

            Она увидела худую молодую женщину на земле, которая лежала как модель, пытающаяся обставить свою смерть стильно. Её короткие тёмные волосы испачкались в красном.

            Мана не видела Кенске. Он был либо мёртв, либо убежал, либо захвачен. Было слишком много хаоса, чтобы ясно всё видеть. Несмотря на свой надёжный взгляд военного, она не могла зафиксировать всю сцену. Она не хотела. Буквально этим утром она признала, что могла видеть логику и эмоции в попытке освободить Синдзи. И теперь, когда он был вне защитного кокона военных, он

            Он всё ещё… чем он сейчас был? Для неё? Он только что разрушил работу и убеждения всей ее жизни. Но он сделал это только правдой. Или правдой, какой он видел её. Очень давно ей приказали, что правда была субъективной. Что факт для одного, то может быть ложью для другого. Выслушав так много выживших, это стало для неё очевидно.

            Но, как он и сказал, его правда влияла на все остальные. Он влиял на всех остальных. Его выборы. Или, скорее, его выбор. Уничтожить мир.

            Он был человеком. Он всё ещё был человеком. Люди могут ошибаться. Они совершают ошибки, как он и сказал. Ошибки были фундаментальной частью жизни человека. Так оно есть. Какими ужасными эти ошибки не были. Он совершил ошибки и узнал себя благодаря им. Потому что был человеком.

            Всё это было слабым оправданием. Способом отрицать всё, что он рассказал ей. Хоть как-то.

            Она не хотела ненавидеть его. Даже за то, что он сделал с ней, с миром, с собой. Она просто хотела держаться за него, Икари Синдзи, который сражался, истекал кровью и искренне извинялся. Не за нечто, причинившее ей боль. Нечто, которое так заслуживало своего желания умереть.

            Но он должен жить. Несмотря на всё остальное, даже его собственные чувства. Потому что если он жив, то он может всё исправить. Он может сказать, что это ложь или плохая шутка, и он вновь сможет ей нравиться. Ей не придется ненавидеть его.

            Она все ещё держала его за руку. Она была тёплой и мягкой. Не похожа на руку убившего три миллиарда человек. Это была рука человека, с костями, мышцами, кровью и душой. Это был человек.

            Они бежали. Улицы были пустынны, несмотря на звуки перестрелки, отражавшиеся от зданий за ними. Армия, должно быть, эвакуировала всех. Они знали, что культ и Синдзи ехали этой дорогой.

            Она обернулась. Агенты обошли спотыкавшихся культистов и преследовали её. Они приказывали остановиться. Мана продолжала бежать.

            Она очистила голову от всего, кроме функций, необходимых для бега. Она больше не думала ни о чём. Она действовала.

            Она не могла остановиться и подумать, было ли это изменой, дезертирством, или обычным бунтарством. Это началось, когда она услышала, что он был узником, когда она увидела его лицо в дверях той клетки, когда услышала его голос и сделала его слова подходящими к его образу в её голове. Потому что он был человеком, он был как она, он был тем, кем она всегда хотела чтобы он был. Он должен был. Если он не был, это было бы то же самое, как если бы он был мёртв. И тогда она тоже была бы словно мёртвой.

            Выстрел был удивительно громким. Он, казалось, отразился эхом по всей улице и устремился в небо. Он наполнил всё на долгое мгновение и затих до звенящего воспоминания в ушах. Мана инстинктивно пригнулась. Осознав через секунду, что её не задело, она продолжила бежать. Она остановилась, когда поняла, что больше не чувствует руки Синдзи в своей, что его ноги не издавали звуков за ней. Она повернулась.

            Он стоял на обочине, его лоб был нахмурен в замешательстве. Он сделал шаг и качнулся, едва не упав. Мана взглянула его тело и быстро обнаружила тёмное пятно, расползающееся по его груди. Земля закачалась под её ногами.

            Синдзи моргнул, медленно, с трудом, и затем его ноги дрогнули. Он рухнул на колени. Он всё ещё казался удивлённым. Он нерешительно коснулся груди и рука оказалась мокрой.

            Он поднял глаза. Он больше не мог видеть Ману. Он больше не мог видеть улицу, здания, небо. Его тело расширялось, нервные окончания росли и отдалялись друг от друга, пока он не смог чувствовать весь мир. Но зрение его сужалось, как туннель, и сквозь тонкую вуаль искрящегося белого он мог видеть только

            — Аянами, — прошептал он.

            Она стояла далеко, но он мог видеть только её. Она не улыбалась той улыбкой, которая предназначалась только для него. И она не хмурилась.

            Но её глаза. Они были глазами его матери. Наполненные состраданием, сожалением и горьким плачем об его решениях и выборах. Но за всем этим, там было нечто, с чем у него за всю жизнь никогда не было приятного опыта. Она смотрела на него и он был любим.

            Он наконец нашёл её. Она наконец была у него в реальном мире. И теперь

            Он умрёт, потому что

            На этот раз это была не его рука. Это был не его выбор. На этот раз она не могла спасти его. На этот раз

            тебе опять будет больно.

            ерунда.

            «Я не… просто не отправляй меня обратно…»

            Спасибо.

            Он упал. Его лицо врезалось в тротуар с пустым треском. Он не двигался.

            — Синдзи…

            Звук выскользнул из губ Маны кошмарным дуновением рухнувших надежд.

            Она побежала к нему. Она не обращала внимания на агентов, преследующих их, культистов в их последних попытках неповиновения, всё ещё пытающихся кричать и убивать. Мир таял, пока она не могла видеть только Синдзи, неподвижно лежащего на земле.

            Она достигла него, едва не споткнувшись. Она села на колени рядом и быстро перевернула его. Вся его грудь была мокрой, лицо было искажено сломанным носом и царапинами. Его глаза были открыты. Его рот был открыт.

            — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

            Она ткнула указательный и средний палец в его мягкую шею. Она прижала их к коже под его острой челюстью и постаралась унять их дрожь.

            — Пожалуйста пожалуйста пожалуйста.

            Агенты окружали её. Они бежали. Мана не могла нащупать его пульс.

            — Пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста.   

            Она прижала свои маленькие ладони к его груди. Она была твёрдой, сплошные кости, никакой плоти. Она всё ещё была теплой. Кровь просочилась меж её пальцев. Часть её уже достигла асфальта у её ног. Она продолжала давить, пытаться заставить её вернуться. Он слишком много потерял. Слишком много, чтобы…

            Он человек, сказала она себе. Он истекал кровью на улице прямо под ней. Он всё ещё был человеком.

            Он всё ещё человек! Он всё ещё человек!  

            «Я не хочу умирать!»

            — Пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста

            Она почувствовала ладони на своих руках, поднимающие её, отрывающие от мужчины, проливавшего кровь на её ноги. Она боролась, она пыталась сопротивляться, но ладоней было много, и они были сильнее её. Они тянули сильнее.

            Они позволили ей лишь смотреть на нее. Агенты тянули её прочь, обратно к месту смертельной битвы, забирая её от него.

            В конце концов она больше не могла его видеть. Люди окружили его, некоторые склонились, чтобы что-то сделать с ним, другие просто стояли. Но они не позволяли ей видеть его. Его больше не было.

            Она закрыла глаза. Стало темно. Это больше не имеет значения. Она закрыла всё. Стало тихо.

            Мир закрылся и стал ничем.

***

            Дверь камеры открылась. На короткое мгновение за ней был виден коридор, белый и стерильный, и два вооружённых охранника с обеих сторон двери. Вошёл мужчина средних лет, роста и телосложения, начинающий лысеть, в очках с толстыми стёклами. Он был одет в простой пиджак и брюки и нёс с собой портфель и несколько папок. Он улыбнулся, когда дверь за ним закрылась и щёлкнула замком.

            Он подошёл к столу в центре квадратной комнаты. Он был металлическим, но столешница была сделана «под дерево», чтобы создать иллюзию комфорта и утешения. Остальная комната была чистой и скудно обставленной: только небольшой унитаз и раковина, узкая кровать и флуоресцентная лампа под потолком.

            — Здравствуйте, — сказал мужчина. — Я доктор Хирасава. Я здесь, чтобы поговорить с вами, хорошо? — он отодвинул стул и сел. Он положил портфель на пол, а папки на стол перед ним. — Как вы чувствуете себя сегодня?

            — Не спрашивайте меня, только если вы не хотите услышать настоящий ответ, — сказала Мана, прикованная ко столу. Её волосы были растрёпанными, глаза впавшими и тёмными. Губы были рассечены и свободно свисали вниз. Прошло лишь два дня, но они казались годами. Они даже не позволили ей принять душ. Её руки по-прежнему воняли кровью.

            — Да, мне хотелось бы услышать настоящий ответ, — убедительно сказал мужчина. Слишком убедительно. Его, как и её, для сбора информации обучали делать так, чтобы люди чувствовали себя свободнее. Она знала эти трюки. Она годы была частью этого.

            — Как, по вашему, я себя чувствую? Армия, в которой я прослужила всю свою жизнь, посадила меня в тюрьму, потому что я пыталась дать сломленному человеку чуть-чуть облегчения и надежды перед тем, как он умер. Его убила армия, в которой я прослужила всю свою жизнь, которая также заперла его в клетке почти на десятилетие как обычного преступника. Его допрашивали и пытали каждый день без реальных причин, кроме как удовлетворить желания и облегчить страхи людей у власти, которые хотели больше власти. Да, я была частью системы, которая травила его, но у меня была дерзость верить, что я действительно пыталась помочь ему. Это было не так. Я помогала себе сгладить прошлое, полное сожалений и стыда, и оставить его позади. Я работала, чтобы облегчить свои заскоки и выдуманную ответственность, как какая-то девчонка, выпрашивающая прощения у отца. Всё, что я когда-либо делала, было для того, чтобы помочь себе. Избавиться от моих проблем. Моих беспокойств. Моих тревог. Моего страдания. Вот о чём я всегда думала. Я была ужасным врачом. Каждого, с кем я говорила, я держала на расстоянии вытянутой руки. Я никогда не чувствовала искреннего сочувствия и сострадания. У меня была лишь искусственная оболочка, которая улыбалась, кивала и делала выражение, над совершенством которого я так долго работала. Все мои друзья, мои коллеги, моя семья, люди, о которых я должна волноваться, всё это ложь. Мне всё равно. Я делаю счастливое лицо, улыбаюсь им, чтобы заставить думать, будто мне не наплевать на них и их проблемы. Если я не позволю себе чувствовать ничего, кроме поверхностных связей, мне никогда не будет больно. Это эгоистично и трусливо, но мне всё равно. Я никогда не позволю себе чувствовать хоть что-то. Это самый безопасный способ жить в этом мире. Потому что здесь можно лишиться всего в одно мгновение. И если бы я преуспела и украла память и душу Синдзи-сана, это очень вероятно могло бы закончиться, на этот раз навсегда. Но теперь он мёртв. Он мёртв и все его мысли, эмоции и воспоминания пропали навсегда, а я сижу в камере и меня опрашивает мужчина, которому интересно только то, что Икари мог сказать мне, чтобы отнести это начальству ради маленькой похвалы, пока они пытаются применить это знание и построить больше Ев, или восстановить технологии NERV, или устроить очередной Удар, или захватить мир, или что-то ещё, что неизбежно будет стоить многих жизней, и единственной тому причиной будет то, что люди у власти хотят ещё больше власти.

Так что, пожалуйста, не спрашивайте, как я себя чувствую.

            Доктор Хирасава спокойно выслушал её монолог. Он что-то отметил у себя и продолжил смотреть на неё с вежливым выражением лица, ожидая, когда она продолжит. Наконец Мана сдалась.

            — Зачем вы здесь на самом деле? — спросила она голосом низким и угрожающим.

            — Армия озабочена тем, что произошло с вами во время вашего расследования и похищения, а также вашими действиями, когда его убили. Боюсь, что преданность стала серьёзной проблемой.

            — Значит, они мне больше не доверяют.

            — Они просто обеспокоены вашим недавним поведением. Кроме того, признание Айда-сана тоже вызвало вопросы касаемо ваших действий и мотивации.

            — Айда жив? Он говорил с вами? — спросила она, пытаясь сдержать недоверие и к тому, что его не убили, и тому, что он на самом деле говорил с кем-то. Этого просто не могло быть, не после всего, что он рассказал ей, и его ненависти к военным. Она ждала ответа. Хирасава просто смотрел на неё.

            — Я здесь, — сказал он после паузы, — чтобы попытаться ответить на некоторые вопросы военных. Ваше содействие нам очень сильно поможет и станет первым шагом к восстановлению доверия к вам, — он остановился, чтобы позволить ей сказать что-нибудь, но она промолчала. — Мы можем начать?

            Мана посмотрела на свои закованные руки.

            — Валяйте, — пробормотала она.

            Он быстро проверил что-то в документе перед ним.

            — Вы были частью отменённого проекта «Trident», верно? — он не получил ответа и решил, что он ему был и не нужен. — Вас обучали стать его пилотом. И вступить в контакт с Икари, верно? — опять нет ответа. — Что вы почувствовали, когда узнали, что будете опрашивать его? — молчание. — Я могу ждать весь день, если хотите.

            — Я была взволнована, — сказала Мана, не смотря на него. — Я вновь почувствовала себя как подросток. С тех пор, как я услышала о нём и других пилотах, я хотела встретиться с ними. Я должна была стать их другом. Сделать что угодно, лишь бы добиться этой цели, — она издала звук, похожий на смешок. — Они сказали, что я должна трахнуть Синдзи, если это бы помогло миссии. Сделать что угодно.

            он вам нравится, да?

            — Вы хотели? — спросил он.

            я вижу

            — Мне было четырнадцать, — сказала она, пытаясь сдержать клокочущую ярость внутри себя. — Что это за вопрос?

            — Честный.

            Он терпеливо ждал ответа или атаки. Он сидел и его лицо было безмятежным. Словно этот вопрос был неизбежен. Мана посмотрела на дверь и сдержала эмоции.

            — Мои желания никогда не присутствовали ни в одном из сценариев, которые мне давали.

            — Но не значит, что они не важны.

            — Нет, они просто не имеют значения, — процедила она сквозь зубы.

            Он ждал, когда она продолжит или посмотрит на него, но она бездействовала. Он поправил стопку папок перед ним.

            — Что там произошло? — спросила Мана. — Как вы нашли нас? Почему его застрелили?

            Она гордилась, что её голос не дрожал.

            Хирасава заколебался, но в конце концов решил рассказать ей. Она видела, как он погиб, и, видимо, знала его лучше любого из ныне живущих. Хуже не будет.

            — Меня проинформировали, — сказал он, — что анонимный источник сообщил нам о вероятном пути, по которому перевозили Икари. Армия внедрила агентов в несколько культов годы назад, но этот был не наш. Они сочли, что мне не обязательно знать, чей он был.

Касаемо стрельбы — она никогда не была целью или желанием военных. Как я понял, некоторые члены культа начали сопротивляться солдатам, которые захватили их. Тем пришлось защищать себя, и, должно быть, случайный выстрел попал в Икари. Это плохое оправдание, но иного у меня нет.

            — Это весьма дерьмовое оправдание.

            — Другого у меня нет.

            — Готова спорить, что они в ярости, — сказала она, открыто глумясь над мужчиной перед ней. — Их фонтанчик информации иссяк. Какая жалость. Думаю, теперь вам всем придется делать свою домашнюю работу вместо того, чтобы выбивать ответы из умного ученика, а?

            Хирасава смотрел, как её лицо постепенно вновь становится пустым. Он позволил ей сделать этот небольшой укол и продолжил.

            — Вам давали информацию об Икари, когда вы были подростком, верно?

            — Меня информировали обо всех пилотах.

            — Да, полагаю. Но Икари был вашей главной целю, правильно?

            — Ага, — рассеянно ответила Мана.

            — Какое у вас было впечатление о нём?

            Она быстро решила, что сомневаться в важности этого вопроса было бы бессмысленной тратой времени для них обоих. Не то чтобы её время теперь было дефицитным ресурсом. Она просто хотела, чтобы этот мужчина ушёл и она могла дальше жалеть себя.

            — У меня были только фотографии и отчёты о поведении, — сказала она. — Если бы он был кем-то другим, если бы не был пилотом, я бы и не посмотрела на него во второй раз. Он не был самым милым, или самым умным, или самым сильным, или самым крутым парнем, что я встречала, и я не была любительницей скромников. Но он был пилотом. Он был пилотом, жестоко убивавших своих противников. Это было чем-то, чего я не видела в профессиональных военных, которые окружали меня всю мою жизнь. Он так быстро чувствовал всё, он совсем не пытался себя сдерживать. Его этому не учили. Даже если он делал застенчивый вид, внутри него было что-то ещё. Нечто, разрывавшее Ангелов и делавшее всё, чего он хотел. Что-то, что позволяло ему свободно чувствовать абсолютно всё. Вот с каким мальчиком я хотела встретиться.

            Мальчиком, на которого я дрочила ночами, подумала она с отвращением.

            — А сейчас? — спросил Хирасава. — Как вы отреагировали на личную встречу с ним?

            — Легче видеть человека, который уничтожал угрожавшие ему вещи, когда был загнан в угол, по сравнению с маленьким мальчиком, которых хотел друзей. После всего произошедшего с ним, думаю, было неизбежно, что он потерял манеры застенчивого мальчика. У него по-прежнему есть неразрёшенные, точнее, неразрешимые проблемы с гневом. Я не виню его. Он холоден и отчуждён, и использует свой интеллект и свой… статус, чтобы держать людей на расстоянии. Все, с кем он был близок, погибли, предали его или сошли с ума. Он просто ищет самый легкий способ быть в безопасности от самого себя и остальных. Он…

            — Вы говорите так, будто он ещё жив, — вежливо сказал доктор Хирасава.

            — …да, видимо, говорю, — Мана даже не осознавала этого. Она стиснула зубы. — Он в самом деле мёртв.

            Она говорила это, думала об этом, но не хотела верить. Теперь ей придется. Она посмотрела ему в глаза. Они подтвердили это.

            — Итак, вы почувствовали к нему привязанность, — утверждение, не вопрос. — Даже несмотря на то, что это было строго запрещено.

            — Я никогда не была очень хороша в своём деле, и обычное лицо «я здесь и слушаю, но мы оба знаем, что мне наплевать» на него не действовало. Я это поняла довольно быстро. Поэтому я позволила себе начать чувствовать. Узнать его, кто он е… кем он был. Это, наверное, было самое глупое решение в моей жизни, но мне было всё равно. Сначала я говорила себе, что это было для того, чтобы завоевать его доверие, чтобы он заговорил. Но… то есть, я была одна большую часть моей жизни. Армия практически вырастила меня и была против серьёзных отношений и из-за того, к чему меня готовили, и для того, чтобы контролировать меня. Я могла надеть весьма убедительную маску флирта, но она была полностью искусственной.

Но Синдзи-сан… думаю, я начала проводить параллели между нашими жизнями. Будто мы были родственными душами или ещё какой чушью в этом духе. Я хотела верить, что нашла в этом поганом мире того, кто был похож на меня, кто мог понять мои чувства. Он прошёл через столь многое, большее, чем я, и я подумала, не знаю, что он, может, посочувствует мне, потому что у нас обоих были паршивые жизни. Я… я хотела, чтобы у меня был кто-то, не имеющий вбитой в меня дисциплины. Я хотела, чтобы кто-то пожалел меня, кто-то, кто не знал меня.

И… он мне нравился. Он… часть меня на самом деле обрадовалась похищению. Что, может, Айда и остальные культисты позволят нам остаться наедине и поговорить, но на этот раз без неизменного фона предыдущих встреч — моей необходимости выкрасть у него информацию. Словно мы могли побыть настоящими людьми друг с другом и просто… поговорить.

            — Поэтому вы попытались убежать?

            — Я знаю, что это противоречило приказам и здравому смыслу, но… я ничего не могла с собой поделать. Я не думала. И мне надоело слепое подчинение военных идиотам, использовавшим Синдзи. Я начала жалеть его, не только за то, через что он прошёл в юности, но потому что… Я просто… я не думала. Я не знаю, почему я сделала это. Мне надо было бы понять, что мы никуда бы не ушли. Я просто…

            Она беззвучно шевелила губами, не в состоянии ничего сказать.

            — Я просто хотела помочь ему, — наконец сказала Мана.

            — Вы любили его?

            — Я даже не знала его.

            — Я в этом не уверен, — скептически сказал Хирасава. — Вы опрашивали его почти три месяца. И ваше общение было довольно близким. Очень серьёзным. Вы спрашивали его об Евангелионах и NERV, верно?

            — Да. Но он всегда держал себя на расстоянии, — солгала Мана, с легкостью умолчав об его последнем признании. Её же учили быть шпионкой. — Он понял, что если скажет людям, они просто вновь применят его знания на практике. Евангелионы были большим, чем оружием против Ангелов.

            — Правда?

            — Не прикидывайтесь дурачком, — проворчала она. — Вы не допрашивали бы меня, если бы не знали о проекте «Е» и NERV. Меня тоже информировали, когда я начинала расследование.

            — Я уверен, что вы знаете больше меня.

            — Я знаю только то, что мне рассказали.

            — Хм, — доктор Хирасава вновь пролистал свои папки и затем сдвинул их на край стола. Он взглянул на скованные наручниками запястья Маны и вздохнул. — Вы прослужили в армии большую часть жизни. И ваше участие в проекте «Trident» хорошо задокументировано. К чему я веду: вы знаете систему. Вы знаете цели армии, что она пытается сделать. Они так долго держали Икари Синдзи под замком не с целью отмщения или наказания, а чтобы держать его и его информацию под контролем. Евангелионы дали NERV и его руководству невероятную силу и власть. Даже люди, управлявшие атакой на Токио-3 и высадившие серийные Евы, имели власть над JSSDF. Военные держали его знания в безопасности от групп, желающих применить их не к добру.

И вы правы. Меня проинформировали. Я видел записи боёв, видел диски, снятые в день Третьего Удара. Но я не имею ни малейшего понятия, что произошло на самом деле. Я могу гадать, но догадки будут основаны ни на чём. И я не знаю причин, по которым это произошло, и почему это произошло тоже. Никто не знает. Но мы пытаемся выяснить, чтобы навсегда предотвратить повторение этого. Никто не хочет пережить ещё один Удар или ад, следующий за ним. Я пережил два, доктор Кирисима, и с уверенностью могу сказать, что мы не хотим ещё одного. Вот почему я вступил в JSSDF. Чтобы попытаться предотвратить повторение трагедии.

            Он наклонился к ней, глаза за очками сверкали искренностью.

            — Вы действительно верите, что армия или её командование применят что-то, что они узнали от Икари, со злым умыслом или для того, чтобы причинить вред хоть кому-то?

            — …я уже и не знаю, — прошептала в свои руки Мана.

            Хирасава выпрямился.

            — Я знаю, — сказал он. — Да, Евангелионы были сильны. Сильнее всего, что есть у армии и когда-либо будет. Но используя силу без её осознания, мы не отличаемся от диких зверей. Вы не можете сказать мне, что у армии нет сознания.

            — Я уже и не знаю, — повторила она напряжённо.

            — Я с трудом верю, что вы можете забыть всё, что видели во время службы. Да, их методы могут быть сомнительными, или продиктованными другими, но их сердце никогда не было злым. Они делают свою работу. И, как бы грустно это ни звучало, это необходимая работа. Но даже если политики, приказывающие им, испорчены, то люди, которые должны выполнять приказы, — нет.

И даже если правительство или ООН узнают абсолютно всё о программе «Ева», я могу заверить вас, что никто никогда не позволит этому использоваться ради зла. Обещаю. В худшем случае, остальной мир не позволит им сделать это. Это причина, по которой Икари всегда молчал? Потому что он боялся того, что люди могут сделать со знанием о Евангелионах? Или он действительно не знал?

            — Я не знаю.

            Она сильно пыталась не заплакать, так сильно пыталась. Она не плакала, когда Синдзи застрелили, или когда её старания спасти его пошли прахом. Она не плакала, когда узнала, что он мёртв. И она не хотела плакать сейчас, не перед каким-то скромненьким сукиным сыном, который выблёвывал на неё свои слова.

            Но её зрение уже расплывалось. Совсем как после её пятого интервью с Синдзи. И в этот раз, как и тогда, слёзы были только по ней. Она хотела поплакать по кому-нибудь другому хоть раз. Сделай она это, и сейчас плакать было бы нормально. Но её слёзы всегда были только по ней самой.

            Она ненавидела себя за такую слабость. Слабые люди бесполезны в этом мире. А она не была слабой. Она не думала, что была слабой. Она не начнёт сейчас. Она сжала губы и веки. Не сейчас. Не сейчас.

            — Доктор Кирисима, если вы что-то знаете, то от сокрытия этого вам не будет никакой пользы. Икари скрывал и вы сами знаете, что для него это ничем хорошим не кончилось. Не делайте свою ситуацию ещё хуже для себя.

            Она не ответила. Он решил попробовать по-другому.

            — Вы думаете, что он бы хотел, чтобы вы держали себя так взаперти? Чтобы вы молчали? Вы сказали, что начали жалеть его. Очевидно, что вы привязались к нему. И, судя по отчётам его предыдущих врачей, очевидно, что он тоже привязался к вам. Я не могу представить, что он хотел для вас вот этого. Я думаю, что вы достаточно знали его, чтобы видеть это.

            — Я никогда не знала его, — отрезала Мана.

            Эти пять слов были всем, чего хотели слёзы. Они начались одинокой капелькой, упавшей ей на колено. Потом ещё одна, затем две, всё больше и больше, пока из её глаз на щёки не начали литься потоки. И она плакала.

            Она плакала, как когда умерла её мать, как когда умер её отец, как когда умер весь остальной мир. Но это было не из-за их смертей, а из-за чувства потери, с которым они оставили её. Так долго у неё не было реальных связей с другими людьми просто потому, что когда они кончатся, ей будет слишком грустно. Все её друзья, Мусаси, Асари, все люди в её офисе, в армии, в городе, люди, которых она опрашивала, все. Все они умрут, уйдут или исчезнут, и Мана опять неожиданно окажется одна и начнет плакать, всё так же неожиданно.

            Поэтому она изолировала себя. Так было одиноко, но безопасно. Её сердце постепенно всё забыло, стало лишь слабым напоминанием о другой Мане, и она жила в безвредном статичном состоянии существования. Но Синдзи…

            Она пыталась не отвлекаться. Она пыталась не думать больше того, чего требовало задание. Но её прошлое, её отменённая близость с ним, настоящая встреча, целая жизнь одиночества и умышленной изоляции… он нравился ей. Несмотря на его депрессию и тьму. Несмотря на ситуацию и приказы. Он нравился ей, потому что она думала, что сможет смотреть сквозь его тени. Он был похож на неё. Она хотела верить, что он похож на неё. Она должна была. И она ошибалась.

            Он не был похож на неё. Он не был похож ни на кого на Земле. Он нёс невозможную вину и стыд и не имел надежды когда-нибудь избавиться от них. Он переносил немыслимую пытку каждый день и каждую ночь. Чудо, что он не сошёл с ума вновь.

            Но кроме всего этого, она уже честно не знала, был ли он хорошим человеком. Перед их последним интервью она вновь перечитала затёртые до дыр отчёты по нему из 2015 года, о том, каким милым, скромным, застенчивым, заботливым и вежливым он был… но она знала и о животном, которое раздирало Ангелов, оставляло друзей погибать и впадало в эгоистичную жалость к себе.

            Нечто, начавшее Третий Удар.

            Зверь, как он себя однажды назвал.

            Используя силу без её осознания, мы не отличаемся от диких зверей.

            Вот что было у Синдзи. Он имел силу Бога и осознания у него не было. Он потерял его где-то по дороге. Может быть, причинив боль всем этим людям, или убив последнего Ангела, или взяв ответственность за смерти друзей… он не понимал разницы между правильным и неправильным, и использовал данную ему силу для того, чтобы заставить всех остальных страдать так же сильно, как и он. Он заставил мир пережить Удар.

            Кем он был? Чем он был? Вся вера, построенная ею вокруг него, оказалась ложной. Ничто не было правдой. Она была ничем иным, как самовлюблённой фантазией с целью превратить его в её идеал, её видение Икари Синдзи, которое она несла в себе почти десятилетие. Это было отражение её желаний, её мечтаний, её нужды в чём-то в этом мире, что не было бы грязным, больным и искалеченным. Нечто, во что она могла верить, что заставило бы её забыть собственный эгоизм, слабость и ошибки. Что угодно.

            Что угодно. А теперь не было ничего. Он был мёртв, она была в тюрьме и ничто этого никогда не изменит. Даже если она сдастся и раскроет всё, рассказанное ей, ей ни за что не позволят выйти на свободу. Теперь она ресурс, а не человек. Лишь ещё один источник информации, книга, которую можно открывать силой и воровать из неё. Она в ловушке. За решёткой. Они будут держать её здесь? В этой маленькой комнате? Они будут оправлять новых врачей каждую неделю, когда предыдущие будут возвращаться с пустыми руками?

            Посадят ли они её в частный дом, окружённый колючей проволокой и охраной, и будут ли ждать, пока она не вскроет себе вены?

            Слёзы собирались в лужицу у наручников. Доктор Хирасава не пытался остановить или утешить её. Он просто сидел и пассивно наблюдал. Мана продолжала плакать.

            Она не знала Синдзи. Она никого не знала. Никто не знал её. Никто никого не знал. Был лишь самообман и жалкое стремление, отчаянное желание не чувствовать себя столь одиноким.

            Но таковы были все люди. Одни. Вокруг сердца были… стены, которые не мог пробить ни один язык, никакие действия, ничто. Даже то, что Синдзи рассказал ей в фургоне, это звучало так, будто он цитировал строки из пьесы. Там были эмоции, но срежиссированные. Словно он так чувствовал, что должен чувствовать, произнося эти слова. Между ними по-прежнему был тот невидимый неразрушимый барьер. Тот же барьер, что существовал между всеми людьми.

            Она никогда не узнает, кем он был на самом деле.

            Потому что сейчас он наконец умер, исполнилось его последнее желание, и ни она, ни кто-либо ещё никогда не знал, кем он был. Никто никогда его не знал.

Конец.