Следующий раз будет другим.

            К такому решению пришла Мана после ещё трёх визитов к Икари Синдзи, каждый из которых неизменно заканчивался большим количеством вопросов, чем ответов. Он разговаривал с ней с равнодушным интеллектом и холодным отчуждением. Казалось, что все искренние эмоции были выбиты из него давным-давно. Он был аккуратен, вежлив, ясно выражал свои мысли, но всегда был отдалён от своих слов. Это не просто отвлекало, это волновало её.

            Он был человеком, которого преследовали призраки прошлого. Из своего опыта с выжившими Мана знала, что они, как правило, были злы, или подавлены, или в страхе. Отсутствие легко различимых эмоций сбивало с толку. Ей это совершенно не нравилось.

            Мана продолжала испытывать его более глубокими и личными вопросами, надеясь на вспышку гнева или даже истерику. В лучшем случае она получала от него лёгкое сожаление или изредка очень концентрированное отвращение к самому себе.

            Она хотела, чтобы это прекратилось. Она хотела ответов на другие темы, кроме его домашней жизни или личных предпочтений. Она желала правды.

            В пасмурный четверг она вновь приехала к Синдзи. Она практически запомнила путь от базы до его дома, вплоть до выбоин и трещин в асфальте. Деревья вспышками размытой зелени мелькали за её окнами. Играло радио, но она его не слышала.

            Она поздоровалась с ним, а он с ней, и это было окрашено его обычным отчуждением. Почти профессиональным. Она заметила кое-что ещё: он всегда выглядел уставшим. Словно ночами он мог позволить себе только жалкие десять минут сна. Его глаза были впавшими и тёмными, лицо бледным и осунувшимся. Его волосы всегда были в беспорядке различной степени, а движения медленными и нерешительными. Он вел себя словно осуждённый на смерть.

            Они сели в его спальне как обычно: он на стул, она на диван. Это был старый трюк, которому она научилась давно: сидеть лицом к своей жертве, смотреть ей в лицо, чтобы были видны любые движения. Это практически гарантировало диалог, молчание казалось слишком неловким.

            Но Синдзи, видимо, читал те же книги, что и она. В тишине ему было удобно и в разговор его приходилось втягивать. Чем больше времени они проводили вместе, тем всё менее свободно он делился информацией. Если она задавала вопрос, то получала ответ. Но если она хотела, чтобы он поддерживал разговор, то получала лишь тишину. Мана уже почти выучила девятую симфонию Бетховена наизусть, но ей было совершенно наплевать на неё.

            Также она выяснила, что он лучше отвечал на вопросы с длинными введениями. Если он точно знал, чего она хотела, то его ответы были более резкими и короткими. Мана обнаружила это как лёгкую форму манипуляции. Длинные вопросы получали лаконичные ответы, а короткие побуждали его распространяться свыше того, о чём спрашивали. Сегодня она решила начать издалека.

            — Недавно был разговор, — сказала Мана, — о том, чтобы признать выживших из NERV виновниками Удара и ответственными за все последующие трудности, свалившиеся на человечество. В основном об этом говорят американцы, которым восстанавливать свою инфраструктуру оказалось сложнее всего. Недостаток экспорта их наконец достал. Они злы и хотят немного потрясти мечами. ООН даёт возможность им высказать своё недовольство, но все знают, что это ничего не стоит.

Высших чинов NERV и японского правительства отправили за решётку. Несмотря на отмену для них смертной казни, это, кажется, успокоило массы. Но всё равно остается вопрос: как же NERV вообще получило такую силу? Вопрос о том, кто же спонсировал их с самого начала, до того, как Евангелионы были построены и демонстрация их силы гарантировала NERV невероятное экономическое и политическое влияние, так и остался без ответа.

Американцы устроили охоту на ведьм. Кажущийся бездонным источник денег и влияния, помогавший образовать NERV, исчез или спрятался. И они хотят знать, где он, а в случае неудачи наказать эту страну ещё сильнее. Как можете себе представить, отношение народа к правительству и ООН становится всё хуже и хуже. Люди чувствуют, что их использовали и предали, они злы. Это просто не может хорошо закончиться.

            — У вас есть для меня вопрос? — спросил Синдзи.

            — Да. Мне хотелось бы знать ваше мнение о личной ответственности оставшегося персонала NERV.

            Синдзи надолго замолчал. Казалось, что он серьёзно обдумывал её слова.

            — Самое сильное наказание за мои ошибки, — наконец сказал он, — это сидеть в одиночестве в этом доме до тех пор, пока армия, или ООН, или кто там сейчас у власти решит убить меня. Вот всё, что я могу делать. Я ничего не могу сказать про всех остальных. Что бы сильные мира сего не говорили, решение об ответственности должно быть оставлено на саму личность. Не все в организации точно знали, чем занимаются их командиры. Там была эпидемия секретности. Я считаю, что все не должны быть наказаны за грехи немногих.

            — Вы считаете, что вас следует наказать?

            — Да, — машинальный, инстинктивный ответ.

            — Почему? — спросила она его.

            — Потому что я подвёл всех, — его тон был усталым. Как у ребёнка, в тысячный раз повторяющего строки из школьной пьесы.

            — Как?

            — Не знаю даже, где и начать.

            — Можете попытаться? — спросила Мана.

            Синдзи набрал в грудь воздуха, словно смаковал его на вкус. Он выдохнул сквозь сжатые зубы с глухим звуком.

            — Мисато-сан однажды сказала мне, что не готова умереть. Она отважно сражалась, потому что перед смертью ей надо было сделать важные вещи. Я так и не знаю, добилась ли она желаемого. Я подвёл её, потому что она погибла, спасая мою жизнь.

Аска… Аска, которую я знал, погибла, пока я сидел и смотрел. Я вопил, я кричал, я умолял, но факт остается фактом: я ничего не сделал. Я подвёл её, потому что был тем Синдзи, которого она всегда ругала. Слабым, жалким, бесхребетным, глупым и трусливым.

Тодзи лишился того нехитрого будущего, что у него было, потому что опять я лишь сидел и наблюдал в немом восхищении как его калечило.

Кенске и Хораки-сан лишились своего друга, потому что я подвёл Тодзи. Его сестре, которую я серьёзно ранил во время своей первой операции, пришлось иметь дело ещё и с инвалидностью брата.

Рицко-сан должна была справляться с грехами моей семьи, совсем как её мать, и она была раздавлена их весом. Она сломалась прямо на моих глазах. А я лишь смотрел.

Все остальные в NERV, все, кто погиб во время нападения, я подвёл их, потому что решил бездействовать. Я был одержим собой и своей болью и ни разу не поднял взгляда на других. Они умерли, защищая мою трусость.

И Аянами… однажды она сказала мне, что у неё не было ничего. Ничего, кроме Евы, которая каким-то образом была меньше, чем ничто. Она сказала мне это, и я не смог придумать ничего, чтобы помочь ей. Я все ещё не могу придумать. Она умерла… она умерла, потому что я позволил ей. Умерла ни за что.

            Он отвёл взгляд и уставился на оконную раму.

            — И мой отец. Я никогда не мог быть тем, кем он хотел меня видеть. Я подводил его каждый день моей жизни. Всё ещё подвожу. И ничто этого никогда не изменит.

            Мана с трудом сглотнула. Такого она совершенно не ожидала. Она было решила нажать на него, шаг за шагом, но она недостаточно знала о личных отношениях, о которых он говорил. И то, как он это произнёс, словно цитировал телефонную книгу или школьный гимн. Словно это было механическое запоминание. Он годы жил наедине с этой тяжелейшей виной, не зная никакого другого мнения. Мана даже не могла представить себе, насколько повреждён был его ум, не говоря уже о самооценке и эго. Внезапно она уже не удивлялась тому, что он пытался покончить с собой.

            — Ну, — неловко сказала она, — никто не может сказать, что никогда не подводил кого-то, — Мана выругалась. В утешении людей она была поразительно некомпетентна. — То есть, никто из тех, кого вы упомянули, тоже идеальным не был.

            Синдзи уставился на неё. Что она делала? Пыталась принизить его мёртвых родственников и близких друзей? Она пыталась сделать ему ещё хуже?

            Она пыталась добиться искренней реакции.

            — Никто не идеален, — сказал Синдзи, — но мои ошибки приблизили их к этому.

            — Вы на никого из них не злитесь? — спросила она, быстро оправившись. — На использование детей в битвах NERV и правительство смотрели сквозь пальцы. Грехи, которые они совершали, прикрывались пользой для человечества.

            — Того требовала ситуация. Власть имеющие не хотели умирать, — он странно посмотрел на неё, словно встретил впервые. — А вы что думаете о них? Об ООН?

            — Я думаю, что ООН не следует совать их сраные носы в наши дела.

            Он вскинул брови. Он не ожидал столь негативного тона об её начальстве. Он уже видел озлобленность в предыдущих врачах, но она всегда была сдержанной, под контролем. Заперта под замком. Лишённый доступа в окружающий мир, Синдзи научился читать текущие события с людей, которых видел. Их манеры, выбор слов, даже язык тела выдавали всё, что нужно.

            Он знал о жёстком разделении народа и управляемого иностранцами правительства. Презирать правящую партию и тех, кто на неё работал, было почти модно. Даже местные жители, работавшие на ООН, были источником бессильного гнева. Это было ожидаемо.

            Но Синдзи никогда ранее не встречал того, кто с такой легкостью обвинял правительство. Уж точно не среди тех, с кем общался. Но как быстро его интерес загорелся, так быстро и потух. Он ждал другого вопроса.

            — Простите, — сказала Мана, ссутулив плечи от стыда. Она выдохнула и выпрямилась. — Вы верите в Бога?

            Синдзи мысленно застонал. От личной ответственности к божественной. Шикарно.

            — Не так, как вы имеете в виду, — ответил он.

            — Простите?

            — В идеал всемогущего человека или существа на небесах, интересующегося нашими каждодневными делами, я поверить не могу.

            — Почему?

            Синдзи вздохнул, проводя рукой по волосам. Он убрал волосы со лба, но как только убрал руку, они упали на него вновь.

            — Вы действительно верите, что Бог — это старик в белой робе, сидящий на троне из облаков, управляющий делами людскими и судящий их? Эта мысль ужасает меня. Потому что люди всё время используют этот образ для того, чтобы спроецировать свою ненависть и предубеждения на божественную сущность, чтобы оправдать свои действия. Сделав их личные убеждения универсальными. Это отвратительно.

            Он сделал паузу.

            — Что бы там ни было, оно находится за пределами человеческого понимания. Его нельзя понять или выразить человеческим языком. Наибольшее, чего мы можем ожидать — это мимолётные видения, и при этом ещё надеяться на то, что они не уничтожат наши умы. Человеческий разум слаб и встреча лицом к лицу с посмертным бытиём разрушит его. Его нельзя охватить нашими нынешними умственными способностями.

            — То есть вы верите в жизнь после смерти? — спросила Мана.

            — Я верю, что мы существуем в той или иной форме, да. Но я не могу надеяться описать его, — он отвёл взгляд. — Дело в том, что никто из нас точно не знает. Есть лишь беспочвенные теории.

            Мана притворилась, что сделала пометку. Некоторое время она обходила стороной проблемы теологии в беседе с ним. В основном потому, что сама Мана организованную религию считала бесполезной. Часть её не могла видеть Бога евреев, или христиан, или мусульман благожелательным, не после Удара. Она всё равно соблюдала популярные праздники, в основном из-за привычки и общественных норм, но слепой веры не имела.

            В абстрактном смысле она была духовной. Она верила в существование правильного и неправильного, в добро и зло, но в конечном итоге это был выбор человека. Либо ты просыпался утром и шёл на работу, либо ты просыпался утром, шёл на работу и убивал там всех из дробовика. Люди несли ответственность за их действия.

            И Синдзи, с его умом, заключённым в тюрьму, видимо, пришёл к таким же выводам.

            — Итак, — сказала она, — вы не верите в высший суд?

            — Нет. Единственный суд, который влияет на нас, — это человеческий.

            — Но вы верите в грехи?

            — Я верю, что человеческие общества инстинктивно создают правильное и неправильное, — сказал Синдзи, — основываясь на политике, экономике, способах ведения войн и культуре. Я верю, что во всех них есть неотъемлемая «божественность». Все они имеют достоинства для соответствующих обществ.

            — Вы верите в возмездие? В наказание согрешивших?

            — Да.

            — Вы чувствуете, что сейчас вы наказаны?

            — Да.

            — Что ж… вы не чувствуете, что уже достаточно наказаны?

            Синдзи не ответил.

            — Какое, на ваш взгляд, преступление является самым ужасным? — спросила она спустя мгновение. Мана уже знала, как он ответит, и тихо гордилась тому, как загнала его в угол.

            — Убийство, — сказал Синдзи.

            Мана попыталась не улыбнуться.

            Кацураги Мисато и Аянами Рей. Большинство информированного персонала, с которыми говорила Мана, рассказывало одно и то же: обе они были мертвы и никогда не вернутся. Из посмертной записки Синдзи было понятно, что ответственность за их смерти он брал на себя. Значит, первое имя в списке, этот Каору, тоже должен быть потерей, в которой он считал себя виновным.

            Мана перечитывала записи по боям с Ангелами с лёгкой одержимостью. Она их практически выучила вплоть до времени, дат и мест. Кроме отчётов, которые стали ей доступны, она имела допуск к протоколам диалогов и записям электронных устройств, так же как и к личным логам и анализам, проводившимся после сражений.

            И она знала, что за время всех нападений Ангелов в Токио-3 погибли триста семнадцать военных, семьдесят два сотрудника NERV и пятьдесят шесть гражданских. Каждая из этих смертей прямо или косвенно была связана с высадкой Евангелионов. Конечно, сколько из этого знали пилоты, было неизвестно. Почему-то Мана не могла себе представить, как NERV рассказывает кучке подростков о жертвах, вызванных их действиями.

            Но Синдзи легко брал на себя ответственность за смерти многих людей. Это означало, что они должны были быть близки, этот Каору и Синдзи. Может быть, кто-то, попавший в битву? Потеря, которую он воспринял близко к сердцу? Несмотря на его слова, несмотря на сохранившиеся записи войны, Мана не могла поверить, что он мог быть причастен к чей-то смерти. Не умышленно. Это просто не подходило его характеру.

            — Убийство — это ужасное преступление, — сказала Мана. — Вы считаете, что люди, с божественным вмешательством или без, инстинктивно разыскивают преступников и наказывают их?

            — Если это подходит культуре.

            — Вы имеете в виду, что раз уж жертва не может получить возмездия лично, то живущие должны взыскать его?

            — Полагаю, да, — медленно сказал Синдзи, которому внезапно не понравилось, куда она клонит.

            — Вы считаете, что живущие имеют обязательство наказывать? Что те, кто ответственны за причинение смерти, заслуживают наказания?

            — Мое мнение мало чего стоит, — тихо сказал он.

            — Но раз уж вы так много раз держали жизни столь многих в своих руках, оно чего-то стоит. Конечно, к нынешнему дню вы осознали число людей, полагавшихся на вас ради спасения, и что не все из них выжили. Хоть это было вне вашей власти, это правда. Вы всё ещё считаете, что должны быть наказаны за них?

            Синдзи не ответил, но она могла догадаться.

            — Я хочу спросить у вас, кем был Каору, — сказала Мана.

            Она не увидела ни движения, ни какой-либо видимой реакции. Его лицо осталось спокойным, глаза тусклыми и впавшими. Он не выглядел раздражённым, или удивлённым, или грустным.

            И вновь она говорила о ком-то, кто очевидно был важен ему, но Синдзи и глазом не моргнул. Он не раздражался или злился. Это волновало её, что он никогда не злился. Все порой злятся, такова человеческая природа. Почему он был другим? Почему он боялся показать немного гнева?

            Синдзи долго смотрел на неё и затем поднялся с места.

            — Уже поздно, — сказал он. — Прошлой ночью я плохо спал. Если вы не против, закончим на сегодня?

            Он не стал ждать её ответа. Мана вскочила и последовала за ним. Он был быстр. Быстрей, чем он думала. Он уже был у входной двери, когда она вышла в коридор. Он покорно стоял сбоку, освобождая ей проход.

            — Синдзи-сан, если вы не хотите говорить о нём, то мы можем обсудить другие…

            — Для обсуждения не осталось больше ничего важного, — сказал он. — Здесь всё всегда заканчивается. Со всеми, с кем я говорю. Это не ваша вина, просто так вот оно есть.

            — Но… простите. Мы не должны так все заканчивать…

            Синдзи повернулся к ней. Его глаза были пусты. Его рот медленно шевелился, тщательно формируя каждое слово.

            — Он тот, кого я убил.

***

            Кто-то стучался в его дверь.

            Аоба фыркнул, отложил музыкальный каталог, который листал, и поднялся со стула. На сегодня встреч не было назначено, и, как глупо бы это ни звучало, вмешательство в его дела раздражало. Не то чтобы теперь его дни были наполнены душевными порывами и волнениями, но он раздражался, когда что-то прерывало его ежедневную рутину. Чёрт, да он раздражался и когда знал, что кто-то придёт. Это означало лишь одно: из него будут вытягивать информацию.

            Он полагал, что среди прочих военных узников был удачлив. У него был свой дом без тесных камер, в которых гнило большинство его коллег. А он всегда был довольно прагматичен относительно взаимодействий с людьми. Он радовался им, пока они продолжались, но в одиночестве по ним беспомощно не тосковал. Замкнутость никогда не находилась высоко в списке его недостатков, но он подозревал, что одиночество им переносилось легко. Особо общительным человеком он никогда не был. Он ценил мир и покой. После работы в NERV и столь многих сражений он этому не удивлялся.

            Рядом с дверью в прихожей висело зеркало, жалкая попытка заставить этого человека чувствовать себя как дома. Он взглянул на себя и остановился. Он всегда втайне гордился своей внешностью: ходил в дорогие парикмахерские, использовал особые шампуни и хотя бы раз в неделю старался посещать спортзал.

            Но его нынешнее отражение было старым, уставшим и обветшалым. Глаза — тёмные разрезы поверх серых морщин, уголки рта опущены вниз, волосы тонкие и хрупкие. Он выглядел совершенно другим человеком по сравнению с тем, каким себя помнил.

            Он покачал головой и открыл дверь, пытаясь казаться гостеприимным.

            — А, — сказал Аоба. Его улыбка исчезла. — Это вы.

            Мана неловко улыбнулась на его пороге.

            — Да, эмм, я надеюсь, что не сильно вас отвлекаю, Аоба-сан.

            — Нет проблем, — вздохнул он, проводя её внутрь. — Не то чтобы в наши дни у меня были дела получше.

            Он провел её по узкому коридору в маленькую спальню.

            — С какой целью приехали?

            Мана подождала, пока они не сядут, чтобы завладеть его вниманием.

            — Вы знаете человека по имени Каору? — спросила она.

            Внезапность вопроса и отсутствие всякого введения хорошо ей послужили. Аоба не смог скрыть своего шока. Он быстро остыл и мрачно посмотрел на неё. Она хорошо знала, что такая тактика была нечестной, но в армии её этикету и хорошим манерам не обучали.

            Аоба гневно фыркнул.

            — И где вы услышали о нём? — спросил он.

            — У надёжного источника.

            — Но вы не знаете, кто он?

            — В данный момент нет, — она позволила последующей паузе стать тем, чем она хотела: беззвучной командой рассказать ей.

            — Если я могу посоветовать вам кое-что…

            — Конечно.

            — Не говорите с Синдзи-куном о Каору. Это только ранит его, — Аоба взглянул на неё. — Дерьмо. Уже говорили, да?

            — Ну… да. Он сказал… сказал, что Каору был тем, кого он убил.

            — Тем, кого он убил, — повторил Аоба, грустно улыбаясь. — Тем, кого он убил.

            — Кем он был?

            — Тем, кого он убил.

            — Смешно, — сказала Мана. — Но это не шутка. Я хочу знать.

            Она поняла, что Синдзи был склонен брать личную ответственность за вещи вне его контроля. Учитывая это, она искренне не верила, что он когда-либо мог умышленно убить человека.

            — Значит, вы хотите знать, — сказал Аоба. Он звучал так, словно это действительно была старая шутка. — Почему?

            — Я верю, — осторожно сказала она, — что это поможет мне лучше понять его и, в свою очередь, помочь ему.

            Аоба открыто усмехнулся над ней.

            — Вы и в правду верите, что вы первая женщина, заявляющая, что действует из лучших побуждений для Синдзи? Что вы заботитесь о нём больше, чем по работе? — он покачал головой. — Поверьте, я видел таких как вы, леди. Вы последняя в длинной очереди. Я потерял счёт докторам, говорящим, что они только хотят помочь ему. Так что давайте забудем про эту чушь, док? Вы на дорогой рыбалке. Армия может закинуть симпатичную наживку, но в итоге это и есть всё, что вы из себя представляете. Наживку.

            Мана почувствовала прилив гнева. Как он посмел.

            — Я врач и военный следователь, да, — сказала она, — но не думайте, что я делаю это только ради их выгоды. Но у меня есть работа. И это значит, что я должна задавать вопросы, на которые некоторые люди не захотят отвечать. И крайне важно, чтобы мы получили эти ответы.

            — Правда? — сказал Аоба. — Эти ответы, как вы их назвали, почти уничтожили мир двенадцать лет назад. Эти ответы должны быть закопаны и навсегда забыты. Потому что если вы их получите, то какой-нибудь дурак попытается ими воспользоваться, и в следующий раз, когда дым рассеется, не останется уже ничего.

            — У меня есть личные мотивы, — резко прошептала она. — Мне могли приказать расследовать его дело, но я занимаюсь им потому что хочу. Я согласилась, хотя за моей спиной выстроилась дюжина человек на это дело. Я выбрала его.

            — И? Что с того? Каждый из вас заливает мне одно и то же. Что он жертва, что он не заслуживает этого, что вы лишь пытаетесь помочь. Если бы военные действительно хотели помочь, то отправили бы Синдзи-куну настоящего врача, а не девицу с поддельным дипломом.

            «Пошёл ты».

            — Пошёл ты, — выпалила Мана. Её руки сжались в кулаки по бокам. Он выплеснула свой гнев наружу и сдержала остальные слова. Аоба терпеливо ждал её.

            — Простите, — сказала она. — Я не хотела оскорблять вас.

            — Конечно хотели. Не беспокойтесь. Я слышал слова похуже и от более важных людей, чем вы, — он покачал головой и вздохнул. — Я даже не знаю, почему вы пришли именно ко мне. Вы знаете, что я не самый разговорчивый парень в вашем распоряжении.

            — Из вежливости, — сказала она. — Мне не хотелось допрашивать менее важный персонал.

            — Как мило. Но на самом деле вы хотели сказать, что они не знают столько, сколько я, верно?

            Внезапно до Маны дошло, как долго этот мужчина находился под стражей, донимаемый вопросами между мучительными периодами одиночества. Кажется, он действительно уже видел таких, как она.

            — Я… не подумайте, что я не уважаю вас, — сказала она.

            — Ага, — сказал Аоба. — Ага. Хоть я не могу сказать, что вы или люди, пославшие вас, мне нравитесь, не могу сказать, что не уважаю вас. Это ваша работа. Как у меня была обслуживать NERV. Как у Синдзи была воплощать в жизнь ненависть слабых жалких мужчин. Я думаю… я знаю, что сейчас уже не так зелен, каким был тогда, слепо выполняя приказы. И Синдзи… Синдзи не настолько наивен, каким был. Не может быть.

            — «Наивность» — это определенно не то слово, с каким он у меня ассоциируется.

            — Готов поспорить, — он осторожно посмотрел на неё, выискивая какую-то невидимую черту. — Даже не могу представить, какой он сейчас. Не могу представить, как он справился со всем этим. Если справился. Но я знаю, как люди реагируют на него. Не могу сказать, что вы ломаете шаблон, док, — он покачал головой, почти жалея её. — Все думают, что он либо святой, либо дьявол.

            — А вы? — спросила Мана. — Что вы думаете о нём?

            — Мне не надо гадать, как всем остальным. Я знал его. Он не святой и не чёрт. Он просто ребёнок.

***

            — Доктор Кирисима, — сказал Синдзи, открыв дверь и обнаружив за ней промокшую до нитки Ману. — Вы что-то забыли?

            — Синдзи-сан… — она сглотнула, стряхивая воду с волос. — Мы… мы можем немного поговорить?

            Всё его лицо, казалось, осунулось.

            — Если вы действительно хотите, — сказал он.

            Он впустил её. Она повесила мокрую куртку на пустую вешалку у двери и сняла обувь. Он не стал ждать и она сама вошла в спальню, обнаружив его на своём посту на жёстком деревянном стуле.

            Мана резко остановилась. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок. В доме стояла тишина. Никакого Бетховена, чтобы заполнять паузы в их диалоге. Это наполнило её иррациональным ужасом. Внезапно, его слова начали повторяться в голове снова и снова.

            Тот, кого я убил. Тот, кого я убил. Тот, кого я убил. 

            Несмотря на это, она не могла смотреть на человека перед ней как на убийцу. Она не думала, что в нём это было. Она провела всю свою жизнь в окружении тренированных солдат и была довольна хороша в определении этой искры в людях, этой решимости на убийство — не из спортивного интереса, а когда твоя жизнь в опасности.

            В Сорью она была. Она была уверена. Даже в нынешнем состоянии её способности впечатляли. Она, возможно, могла прорваться через несколько дивизий без особых проблем.

            Но Синдзи… его никогда не обучали убивать. Да, он регулярно попадал в ситуации на грани жизни и смерти, но это происходило во время боёв с огромными монстрами. Это не то же самое, что направить оружие на другое человеческое существо и обладать выдержкой, чтобы спустить курок для самозащиты.

            Он был гражданским. Он имел ум гражданского. Жизнь священна. Жизнь стоит спасения, во что бы то ни стало. Типичная идеалистическая слабость масс. Но Синдзи должен был считать это правдой.    

            И каким-то образом это заставило Ману жалеть его ещё больше. Он не имел ни дисциплины ума солдата, ни невроза серийного убийцы. У него была лишь прочно укоренившаяся мораль и этика лицемерной культуры жизни и она должна была разъедать его изнутри.

            Это заставило её решиться быстрей.

            Дождь продолжал стучать по окнам и крыше. Вспышка молнии осветила комнату. Мана начала говорить.

            — Когда мне было четырнадцать, я была вовлечена в проект «Trident». Это была военная операция, спланированная из-за беспокойства о власти и финансах, которые давали NERV Евангелионы. Тогда я уже была в JSSDF, — она остановилась, наблюдая за его удивлением. — Trident была боевой машиной, спроектированной для сражения и с Ангелами… и с Евами. Она была впечатляющей, насколько это позволяло железо. Но по сравнению с Евангелионами… как водяной пистолетик на фоне танка. Я была одной из пилотов.

            Синдзи вскинул брови, но продолжал молчать.

            — Но пилотирование было не единственной моей способностью. Армия разработала план, вращающийся вокруг Trident, — её глаза смотрели прямо на него. — JSSDF никогда не смогли бы воспроизвести так называемые АТ-поля, которые были у Ев. И поэтому мы были в очень невыгодном положении. Миллиарды йен были потрачены на изучение и разработку силовых полей. И ни одно из этих исследований не удалось.

            Синдзи подумал о Каору.

            — Поэтому придуманный план состоял в том, чтобы кто-то проник в NERV и выяснил всё, что только мог. Армия, как и некоторые страны, годами посылали шпионов во многие отделения NERV и все они… в итоге оказывались мертвы.

            Синдзи подумал о Кадзи.

            — Поэтому военные подумали: «Эй, а почему бы нам не послать шпиона, но не через официальные каналы NERV, а через пилотов».

            Синдзи вновь подумал о Каору.

            — Шпион должен был подружиться с одним из пилотов. Самым доступным. Вы, Синдзи-сан, были целью.

            — Это меня не удивляет, — сказал Синдзи.

            Мана прикусила губу.

            — Вы были выбраны, потому что… из-за вашего прошлого решили, что вами легче всего… манипулировать. Что вы были легчайшей целью, — она ждала какого-нибудь признака злости или неудовольствия, но так и не дождалась. — Шпион сблизился бы с вами и попал бы в NERV, может, даже в Еву, и доложил бы обо всём, включая вас и других пилотов, иерархию NERV, всё. Потом, судя по обстановке, JSSDF оставило бы шпиона рядом с вами, похитило бы вас или устроило нападение.

            Во время следующей паузы Маны Синдзи заговорил.

            — Военные действительно верили, что их машина выдержала бы против Евангелиона?

            — Нет. Они знали, что это была бы неравная битва. Поэтому у них была страховка, — она глубоко вздохнула перед решительным шагом. — Синдзи-сан, я была шпионом, которого они собирались отправить к вам. Я должна была… сблизиться с вами… может быть, даже интимно… и потом, если бы началась битва… вы были бы не способны сражаться. Потому  что я была против вас.

            Дождь снаружи не прекращался. Окна превратились в мозаику. Молнии, впрочем, прекратили сверкать, гонимые ветром в другое место. Мана задним числом понадеялась, что не забыла поднять окна в машине.

            Синдзи смотрел на столик между ними, на пол сквозь его стеклянную поверхность. Он смотрел, как она сжимает ступни.

            — Вы очень хорошо меня знали, — тихо сказал он. — Думаю, я был бы от вас без ума.

            Он сжал свою правую руку и посмотрел на кулак. Где-то в глубинах дождя он услышал, как падает оторванная голова в озеро LCL.

            — Вы и впрямь были настолько уверены, что я бы не стал сражаться против друга?

            Мана облизнула губы.

            — Мы рассчитывали на это.

            — Да, — сказал Синдзи, задумавшись на миг. — Тогда вы были бы правы.

            — Вы были для нас… крайне интересны.

            Дождь продолжал идти.

            — Почему вы не осуществили этого? — спросил он её.

            — Я… ну, я думаю, что NERV как-то узнал. Всё было неофициально, но несколько ключевых членов проекта были… убиты. Никто так и не выяснил, кто это сделал. Перед лицом… уничтожения… армия свернула «Trident». Потом… несколько месяцев спустя…

            — Третий Удар, — закончил Синдзи.

            — Да.

            Он закрыл глаза.

            — У вас не будет проблем после того, как вы мне рассказали? Не то чтобы всё это имеет сейчас значение, но…

            — Нет, если только вы не донесете, — быстро сказала она.

            — Не буду.

            — Спасибо.

            Синдзи посмотрел в окно.

            — Кажется, погода портится, — он встал. — Могу я вам что-то предложить? — он не стал ждать ответа и направился на кухню. — Боюсь, я все ещё не могу предложить многого. Они не дают мне выбирать продукты.

            Мана встала и последовала за ним. Вход на кухню был частично скрыт от взгляда с её места книжным шкафом. Она вошла и увидела, что Синдзи стоял у плиты, поставив чайник кипятиться. Кухня была без пятнышка, чистота на грани одержимости. Или просто из-за переизбытка свободного времени. Мана остановилась в проходе, наблюдая за ним.

            — Вы не злитесь? — спросила она.

            — У меня нет причин, — он вздохнул. — Это всё в прошлом. Я никак не могу этого изменить. Желания кончатся ничем. Всё, что я могу сделать — это отпустить. Я… больше не хочу злиться.

            Мана провела тыльной стороной ладони по своему потному лбу. В её голову пришла непрошенная мысль о ярости берсерка. Она точно могла согласиться, что разгневанный Икари Синдзи ничего хорошего из себя не представлял. Но её продолжало волновать, почему он отказывался злиться.

            Вода нагревалась мучительно медленно. Словно он пытался расплавить сухой лёд мокрой спичкой. Синдзи держал свой взгляд на чайнике, маленьком дешёвом куске металла, которого с трудом хватало на две полные чашки. На его корпусе были царапины и пятна, а на конце носика маленький скол. Синдзи продолжал смотреть на него.

            Мана наблюдала за ним. Образ его худой фигуры, запертой в белизне кухни, показался ей очень грустным. Он был заключён в бледной оболочке в обречённом мире, за судьбу которого винил себя.

            — Вам когда-нибудь бывает одиноко? — спросила она мягко.

            — Да. Конечно. Я всего лишь человек, — он быстро нахмурился. — Но я научился справляться с ним. Я обязан был привыкнуть к нему. Если я буду думать о плохих сторонах моей нынешней ситуации, то это лишь приведет меня в отчаяние. Это…

            — Что?

            — Сведёт меня с ума.

            Она перевела взгляд на его запястья. Они были спрятаны за длинными туго застёгнутыми рукавами.

            — Вы сказали… — начала Мана, — во время нашей первой встречи… что вы видели Удар. Что он лишил вас рассудка, — Мана прикусила губу. — Как… вы сказали, он потом к вам вернулся. Как вы это сделали?

            — Я не знаю на самом деле, — сказал он. Не было ни лжи, ни увиливания. — Всё, что я знаю — это то, что сейчас я жив. Думаю, этого было достаточно.

            — Каким он был? Удар?

            — Сейчас он как сон. С каждым днём чуть-чуть расплывается. У меня остались лишь туманные вспышки. Они обычно незаметно подкрадываются ко мне и я никогда к ним полностью не готов. Вы могли подумать, что я буду способен справляться с ними из-за моей молодости. Думаю, у вас было очень трудное детство, — сказал он. Если он и чувствовал себя неловко, спрашивая у неё напрямую, то скрыл это. — Я думал, что только NERV прибегал к использованию детей.

            — Меня тренировали, — сказала Мана, — с самого раннего возраста. Это было долго, трудно и больно. Они использовали детей из-за успеха NERV с подростками. Проект «Jet Alone» провалился и иностранное финансирование иссякло. Trident был последней надеждой военных сражаться с ООН и NERV.

            — JSSDF прекрасно справилось с нападением на NERV, — возразил Синдзи.

            Мана покраснела от стыда.

            — NERV никогда не готовились отражать атаки людей. Не думаю, что они вообще думали об этом.

            — Сомневаюсь, — холодно сказал он. — Думаю, они всегда знали, что до этого дойдёт.

            Он продолжал стоять спиной к ней.

            — Почему вы остались в армии?

            — Долгое время это просто был мой образ жизни, — медленно объяснила она. — Но после… когда я вернулась, я почувствовала, что если могу чем-то помочь, то должна сделать это.

            Синдзи медленно повернулся. Он выглядел так, словно она только что сказала, будто Санта-Клаус живёт по соседству.

            — Что вы сказали? — спросил он вновь.

            Она нервно кашлянула. К чему всё это было?

            — О чём вы, Синдзи-сан?

            — Всем Детям было по четырнадцать лет и пилотировать нас заставили либо силой, либо обманом. Никто из нас не делал этого, потому что хотел, — он предугадал её следующие слова. — Ни Аска, ни Аянами, ни Тодзи. Так что, в интересах честности, мне очень хотелось бы знать, почему вы служили. Почему продолжаете.

            «Чтобы найти тебя».

            — Я сказала вам правду, — сказала Мана. — Это всё, что я умела. И я действительно хотела помочь людям. Я просто чувствовала, что армия была самым лёгким способом добиться этого, учитывая моё прошлое. То есть да, у меня есть проблемы с ними и их методами, но этом новом мире я действительно верю, что они пытаются творить добро. Я тоже пытаюсь. Честно.

            Синдзи повернулся обратно. Он осторожно взвесил её слова.

            — Понимаю. Извините. Я уже долго не встречал таких, как вы. Вы кажетесь искренней. Я не привык к такому. Встреча с такой, как вы… заставляет меня думать, что оно того стоит.

            — Что стоит?

            — Продолжать жить.

            — Вы… вы хотите, чтобы вы были мертвы? — спросила Мана. — Неужели это настолько плохо? Вы действительно хотите вновь увидеть этих людей? Всех, кого потеряли? Даже если бы могли, вы ненавидите себя настолько сильно? Я не думаю, что вы заслуживаете и половины той боли, которую вам приходится терпеть. Никто не может сказать, что это честно.

            Мана шагнула к нему, разведя руки в ободряющем жесте.

            — Но вечное молчание вам не поможет. Заперев себя в самодельной тюрьме, вы ничего не добьётесь. Из этого не выйдет ничего хорошего. Вы только раните себя. Так что, пожалуйста… кем был Каору? — спросила она его.

            Мана не могла поверить, что мужчина перед ней был убийцей. Он мог быть склонен к депрессии, может быть, даже к вспышкам ярости, но она отказывалась видеть его хладнокровным убийцей. Она искренне не думала, что в нём было это.

            В глубине души Мана осознала, что рассказ об её прошлом был лишь попыткой заставить его вернуть долг, заставить рассказать о Каору.

            Все человеческие, сострадательные, заботливые части её личности желали, чтобы этот трюк не удался. Но не эти части сохраняли ей жизнь последние десять лет. Не они служили ей, когда она вернулась, а мир лежал в руинах. Они никогда не помогали ей, когда она с криками просыпалась из-за кошмаров.

            Чайник высоко засвистел. Синдзи выключил горелку, но не снял его. Он закрыл глаза и пожелал просто исчезнуть.

            Знание ничего не изменит, наконец подумал Синдзи.

            Он устал. От лжи, от отговорок, от уловок, от секретов и всего прочего, что ассоциировалось с его жизнью. Он хотел, чтобы хотя бы часть этого прекратилась.

            — Каору был первым человеком, что я когда-либо убил, — сказал Синдзи. — Он был единственным человеком на моей памяти, который сказал, что любит меня. Он сказал это, и потом я убил его. Я раздавил его в своей руке и почувствовал, как его кости и органы выдавливаются между моими пальцами, смотрел, как его оторванная голова летит к моим ногам. Я убил его, а потом убил каждого человека на Земле. Это был лёгкий выбор.

Внутри меня есть что-то. Оно управляет моими мускулами и телом, заставляя меня жить, разговаривать и действовать, но в конечном итоге это лишь бледная имитация. Как попугай. Или младенец. Настоящий я, тот, что сражался годы назад, умер. Он мёртв уже много лет. Он умер вместе с Каору. А сейчас здесь остался лишь зверь. Нечто, что украло человеческий облик и повадки, но никогда не сможет достичь человечности. Я попытался убить его однажды и не смог.

Я обменял бесчисленные жизни для того, чтобы продолжить свою. Никто из них не заслуживал смерти. Я с трудом могу подумать хоть о ком-то, кто заслуживал бы смерти. Это как запереть человека в тёмной комнате без окон и дверей и сказать ему подождать до конца времён. Вот где я сейчас.

            Он обернулся к ней. Его глаза были темны и жестоки, словно наступающий шторм.

            — Вы не можете помочь мне, доктор Кирисима. Никто не может. Благодарю за попытку, потому что теперь я понимаю, что вы этого хотите. Но это бесполезно. Сейчас я зверь, больше чем когда-либо. Сейчас у меня нет богатства отговорок вроде юности, или неопытности, или страха, или невежества. Я пережил всё это. У меня осталось только знание, и оно делает меня невероятно опасным.

            Он сделал шаг к ней, а она сделала шаг назад.

            — Если вы действительно хотите помочь мне, то убейте меня. Это всё, что кто-либо может сделать для меня сейчас. Мне надоело говорить. Мне надоело действовать. Мне надоело думать. Мне всё это надело. Я держу вещи при себе не из злобы и не для того, чтобы немного отомстить. И не для того, чтобы пытать себя. Это для того, чтобы держать вас, дураков, на безопасном расстоянии от проклятия Евангелиона. Из него не может выйти ничего хорошего. Я не могу позволить вам знать что-либо. Потому что вы просто вернётесь на базу и доложите, и это знание вновь будет использоваться для того, чтобы ранить, грабить и разрывать всё, чего касается.

И единственный способ это предотвратить, единственный верный способ, — это убить меня. Вот единственная помощь, которую вы сможете мне оказать.

            Синдзи повернулся к плите. Он вздохнул, словно старик.

            — Если вы не возражаете, — сказал он мягко, — я действительно устал. Мне хотелось бы отдохнуть. Извините, что не могу проводить вас.

            Мана попыталась придумать, что сказать. Что-то, чтобы утешить его, или заставить увидеть, что дела могут пойти лучше. Но все слова звучали ложно и неестественно. Она смотрела на его спину и гадала, сколько уже было на этом месте до неё. Сколько врачей и военных агентов допрашивали его, избивали его, сделали его таким.

            Это был не тот человек, который снился ей долгие годы. Это был не тот Синдзи, с которым она хотела встретиться. Это был сломленный человек. Он двигался, как живой, но это и всё. У него не было душевных волнений, желаний, мечтаний или стремлений. Он потерял всякую надежду на то, чтобы исправить себя и своё положение. Осталась лишь бледная имитация, пустая оболочка, наполненная ненавистью к себе, сожалениями и болью.

            Таким был Икари Синдзи вне её личных желаний и фантазий. Вот кем он был. Не существовало бравого героя, или учтивого супермена, или бесстрашного чемпиона. Осталась только тьма.

            И в первый раз с тех пор, как они встретились, Мана гадала, была ли смерть действительно последним выбором для него. Он пережил Ангелов, Ев, людей и даже собственную руку. Казалось, он был обречён жить несмотря ни на что.

            Во время юности у Маны были тяжёлые времена, но она никогда всерьёз не задумывалась о суициде. Она неожиданно осознала, насколько разными они были, и что никакие разговоры или похожий жизненный опыт не помогут построить мост над этой пропастью.

            Мана опустила голову, повернулась и ушла. Она больше ничего не могла сделать. Она покинула стерильную кухню, забитую книгами спальню, узкий коридор, каменную дорожку. Окна её машины, как она отвлечённо заметила, были закрыты.

            Часть её не могла признать, что вот так закончились её поиски. С тихими отчаянием, со всхлипами вместо грома. Когда она начала это путешествие, она не сомневалась, что будет способна помочь ему. Мысль о неудаче не посещала её голову. Она думала, что их почти одинаковое прошлое давало ей преимущества перед теми, кто был до неё. Но, как и все её прочие козыри, оно оказалось бесполезным. Они лишь потратила время впустую и скоро должна будет сказать это Тэйперу. А потом новенький военный врач заменит её и цикл будет продолжаться до тех пор, пока что-нибудь не убьёт Синдзи.

            Но что бы поменялось, если бы она знала? Что, по её мнению, должно было произойти? Что военные получат всё, чего хотели, и она с Синдзи уедет в закат? Неужели она всегда была настолько глупой? Она всегда цеплялась за клочок идеализма, ведь без него она бы ничем не отличалась от безлицых выживших, которых слушала каждый день. Она хотела думать, что сильнее их. Что она не впадет в отчаяние при первых признаках неудачи.

            Мана открыла машину и села за руль. Она вцепилась в него до побеления костяшек. Она смотрела на дом Синдзи и в полной мере почувствовала вес своей неудачи. Она не могла подумать ни о чём ещё, что могла бы сделать для него. Её жизнь словно рассыпалась между её пальцами, а она могла лишь смотреть. Мотивацию всей её жизни только что выдернули из-под её ног. Ей больше не на чем было стоять. 

            Мана не почувствовала, как из её глаз потекла первая, вторая, третья слеза. Но вскоре она поняла, что плачет. Не слишком сильно, лишь достаточно для того, чтобы её тело сотрясалось, а лицо намокло. Лишь достаточно для того, чтобы она гадала, по кому плачет. Мир купался в слезах. Что ему ещё немного?

            — Проклятье, — прошептала Мана. Она сердито потёрла глаза. — Проклятье.

            Они ничего не могла сделать.

            — Проклятье.