Наблюдение третье

Хрупкость

Я подошел к двери, когда из громкоговорителя раздался женский голос:

 - Центральная Догма открыта. Пожалуйста, используйте маршрут номер три для пересадки.

Не обращая внимания на это, я продолжил свой путь. Сворки тринадцатой двери дрогнули и разошлись: одна уползла вниз, в пол, вторая устремилась вверх. Сквозь проем мне был отлично виден Икари Синдзи, сидящий напротив на неудобном пластиковом стуле с бусинами наушников от плеера в ушах.

Сейчас, отгородившийся от всего мира, погрузившийся в ту музыку, что звучала у него в ушах, он казался особенно одиноким. Однако в то же время чувствовалось, что ему никто не нужен, что он способен сидеть так очень долго.

Так ли нужны ему люди, окружающие его? В том, что он нужен им, я не сомневался, но все же он был нужен им лишь для исполнения своих целей, отчасти даже для личной выгоды. Наверняка никто даже не спросил его, хочет ли он спасать мир. Его просто засунули в Еву и сказали, что он должен. Кому? Хочет ли он сам защищать этот мир Лилим?

Лично я был бы не против, если б этот мир перестал существовать.

Это напомнило мне один из основных ритуалов весьма распространенной среди Лилим религии, именуемой христианством. Младенца крестят, когда он еще совсем мал, и посвящают Богу, делают его рабом и заставляют всю жизнь искупать так называемый первородный грех. Никто даже не спрашивает у него, хочет ли он быть рабом Бога. Икари Синдзи оказался в такой же ситуации.

Он поднял голову, и его пустой, остановившийся взгляд скользнул по мне. В следующую секунду глаза Третьего Дитя уже не были такими пустыми.

 - Привет, – сказал я с легкой улыбкой, выходя к нему. – Ты тут, случайно, не меня поджидаешь?

На щеках его сразу же появился легкий румянец, и, вытаскивая из ушей наушники, он постарался отвести взгляд в сторону.

 - Нет, – робко произнес он. – Эээ… Ну не то, чтобы ждал…

 - А что тогда? – поинтересовался я, подходя ближе и чуть наклоняясь над по-прежнему сидящим на стуле Синдзи.

 - Ну, обычно после тестов я просто принимаю душ и иду домой, – сообщил он, а румянец никак не исчезал с его лица. Это было даже забавно.

Неожиданно его лицо посерьезнело, и голос, совсем недавно казавшийся смущенным, изменился. Теперь в нем появилась тоска и легкая апатия.

 - Но в последнее время мне что-то не очень хочется появляться дома.

Он начал говорить, глядя на меня, но на середине фразы опять отвел глаза в сторону.

Не хочет появляться дома… что же там такое было? Вряд ли серьезные проблемы… но ведь была причина, по которой этот мальчик стал избегать того места, где жил. Причин могло быть много, особенно в его возрасте. Ведь Лилим, пусть они и стараются казаться сильными, все же такие ранимые. Особенно когда им всего четырнадцать, они пилотируют гигантских роботов и на их хрупкие плечи взвалена судьба всех остальных.

 - У тебя есть свой дом, куда всегда можно вернуться, – мне вдруг захотелось подбодрить этого одинокого мальчика. – Ты должен радоваться.

Да уж, он может радоваться. Пусть даже пока для него дом – едва ли не пустой звук, но, быть может, когда-нибудь он поймет, как это прекрасно, что есть место, куда можно вернуться. У меня подобного места нет, и нельзя сказать, что я тоскую без него, но Лилим подобное все же необходимо.

 - Это замечательно, – добавил я, в то же время осознавая, что у него может и не быть времени осознать, как прекрасно иметь свой дом.

Скорее всего, его не будет.

 - Думаешь? – недоверчиво спросил он, все еще избегая смотреть мне в глаза.

Думаю я так, или нет – неважно. Почему-то меня пронзило легкое сожаление. Мне было жаль этого одинокого, брошенного мальчика, потому что совсем скоро его не станет. Он исчезнет, как и все прочие Лилим, когда я встречу нашего Прародителя, Адама. Даже жаль, что этот Икари Синдзи, немного похожий на меня самого, исчезнет. Единожды и навсегда.

И еще я вдруг почувствовал, что не хочу пока с ним расставаться. Не сейчас, по крайней мере.

 - Я бы еще с тобой поболтал, – сказал я ему и спросил: – Можно я пойду с тобой?

Он непонимающе посмотрел на меня, и я пояснил:

 - В душ. Ты идешь?

 - Ага, – кивнул он.

 - Ты не против? – уточнил я, поскольку всерьез навязываться тоже не собирался.

 - Нет, я не против, – заверил он меня.

Я вновь улыбнулся ему.

Большой, но неглубокий бассейн, наполненный горячей водой, оказался отличным местом. Можно было сидеть, прислоняясь спиной к стенке, откинув голову назад и размышлять о чем угодно. В такой расслабляющей обстановке любые мысли были хороши. Большой экран напротив, демонстрировавший то пейзажи, то эмблему NERV, только отвлекал, поэтому я закрыл глаза.

Синдзи сидел совсем рядом со мной, и все мои мысли были о нем. Почему меня так тянет к этому человеку? В чем причина того, что он так интересен мне? Пусть он одинок, так же, как и я всю свою жизнь здесь, но должна же быть еще одна причина. И мне понадобилось не так много времени, чтобы понять, какая именно.

Икари Синдзи просто был искренен.

Лилим, с которыми мне приходилось сталкиваться, всегда были скрытны. Каждый из них вынашивал какие-то планы, замыслы, прятал себя где-то глубоко внутри, не показывая свое настоящее лицо никому. Зачастую опасаясь самому взглянуть в него. А Третье Дитя… он был другим. Он так сильно отличался от остальных, что это казалось почти невероятным. Он был подобен розе, распустившейся среди кустарника. Несмотря на все то, что случилось с ним, он оставался чист, искренен, и по-настоящему жив. Достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы удостовериться в этом.

Он был один, потому что боялся, что ему причинят боль. Он боялся, ведь он так хрупок. Хрупок, как все Лилим. Однако каждый из них сплел кокон вокруг своей души, защитил ее, похоронил под каменным монолитом. Он был не таким. Он знал, какова подлость, но сам не был подлым. Он видел предательство, но сам не предавал. Он испытывал боль, но сам не хотел причинять ее. В этом мире Лилим, полном зависти, страданий и ненависти, в мире вечных масок и лжи Икари Синдзи оставался таким чистым, таким хрупким… и таким одиноким.

 - Ты избегаешь личных связей, – негромко сказал я, и интонации моего голоса не были вопросительными.

Я почувствовал, что он повернулся ко мне, но продолжал сидеть с закрытыми глазами.

 - Неужели близость так пугает тебя? – спросил я, по-прежнему не открывая глаз. Но мне не очень нужен был ответ на этот вопрос. Я хотел, чтобы он сам понял, что не стоит так отдаляться от других. Нужно дать им шанс, нужно хотя бы попытаться поверить им. Пусть постарается понять, пока у него еще есть время.

 - Если ты ни с кем не близок, тебя никто не предаст и никто не сделает тебе больно, – продолжил я. – Однако так ты никогда не забудешь об одиночестве. Человек всегда одинок, и он не может полностью избавиться от одиночества. Но он может забыть о нем.

Я говорил то, что думал, и никогда еще слова так легко не слетали с моих губ.

 - В этом человек находит силы жить, – тихо произнес я и накрыл его руку своей рукой.

Он вздрогнул, его рука дернулась, будто ее пронзил электрический ток. Но он не убрал руки.

Повернувшись ко мне, его взгляд встретился с моим. Он ничего не сказал, лишь глаза отвел далеко не сразу.

Неожиданно свет погас, и помещение окутала синеватая темнота.

 - Пора, – тихо сказал Синдзи, и в голосе его мне послышалось разочарование, что у нас больше нет времени.

 - Уже?

 - Да, – кивнул он. – Мне пора спать.

 - Я с тобой? – с легкой улыбкой спросил я.

 - Нет… – Синдзи смутился и вновь покраснел. – У тебя же есть собственная комната.

 - Что ж, – я поднялся, устремив взгляд в сторону, потому что не хотел, чтобы он видел мои глаза. Наверное, в них можно было прочесть слишком многое. – Человек всегда носит боль в своем сердце.

Я почти видел, как он недоуменно смотрит на меня. Повернувшись, я вновь улыбнулся ему, глядя на порозовевшее то ли от горячей воды, то ли от чего-то другого лицо Синдзи.

 - Сердце его болит, поэтому вся жизнь для него – боль, – продолжил я, глядя на него и вновь чувствуя себя непривычно легко, свободно, потому что мысли мои вновь становились словами. – Твоя душа хрупка, как стекло.

 - Правда? – переспросил он, и в его голосе смущение переплеталось с легким недоверием.

 - Да. И этим ты мне симпатичен.

 - Симпатичен? – его лицо порозовело еще сильнее, и причина была явно не в горячей воде.

 - Проще говоря, я люблю тебя.

Предложение переночевать у меня Синдзи принял с плохо скрываемой радостью. После того разговора в бассейне он был задумчив, явно вновь и вновь вспоминая произошедшее. Я не торопил его, не лез с вопросами, поскольку был уверен, что когда придет время, он сам заговорит со мной.

Несмотря на мои предложения, он отказался спать на кровати, и мне пришлось постелить матрас рядом на полу. Было уже довольно поздно, а мы все лежали молча, и ни один из нас не засыпал. Казалось, это спокойное молчание может продлиться сколько угодно.

 - Наверное, все же я должен спать на полу, – наконец произнес я, отгоняя тишину, пока она не начала давить на нас.

 - Нет, это я пришел к тебе, – повернув ко мне голову, не согласился Синдзи. – Я и должен спать на полу.

Мы еще немного помолчали, потом я, чувствуя, что ему нужно поговорить, что он хочет, но почему-то опасается сказать мне что-то, спросил:

 - О чем хочешь поговорить?

Он с удивлением посмотрел на меня.

 - Ты же хочешь мне что-то сказать, не так ли?

Синдзи устремил взгляд в потолок.

 - Столько всего случилось с тех пор, как я приехал сюда, – медленно заговорил он. – Раньше я жил у моего учителя. Это было спокойное и скучное время. Я просто существовал. Но мне это нравилось. Мне абсолютно ничего не нужно было делать.

Я прекрасно понимал его. Когда живешь спокойно и размеренно, а тебя выдергивают из этого кажущегося сладко-бесконечным круга и заставляют сражаться с неведомыми, но смертоносными врагами… Это нелегко. Нелегко смириться, но еще труднее простить того, кто это сделал.

 - Ты ненавидишь людей? – спросил я.

 - Нет, они мне безразличны, – его тихий ответ был мне понятен. Одиночество, боязнь боли и жгучая горечь от осознания того, что тебя используют… на этом и прорастают семена безразличия.

 - Но своего отца я ненавижу, – добавил Синдзи.

Конечно. Ведь именно отец был тем, кто разрушил его привычный мир и вытолкнул в другой, полный боли, страха и безнадежности. Мир, где ты нужен, но просто как инструмент, как деталь Евангелиона, которая тоже подлежит замене. И если отец – тот, кто использует его, равнодушно, открыто и постоянно, то он вряд ли простит его. Скорее, так и будет ненавидеть.

Он повернулся ко мне, и я поймал его взгляд. На моем лице снова возникла улыбка.

 - Возможно, я был рожден, чтобы встретиться с тобой, – тихо сказал я ему, не отрывая взгляда от его глаз, сейчас кажущихся почти прозрачными.